— У меня все лошади хорошие, господин мэр, — возразил фламандец. — Что значит, по-вашему, «хорошая лошадь»?
— Такая, которая могла бы пробежать двадцать лье за один день.
— Черт возьми! — воскликнул фламандец. — Двадцать лье!
— Да.
— Запряженная в кабриолет?
— Да.
— А сколько времени она будет отдыхать после такого конца?
— Если понадобится, она должна быть в состоянии выехать обратно на следующий же день.
— И проделать такой же путь?
— Да.
— Черт возьми! Черт возьми! Как вы сказали? Двадцать лье?
Мадлен вынул из кармана листок бумаги, на котором было карандашом набросано несколько цифр. Он показал их фламандцу. Это были цифры: пять, шесть и восемь с половиной.
— Видите? — сказал он. — Всего девятнадцать с половиной, то есть все равно, что двадцать лье.
— Господин мэр, — сказал фламандец — У меня есть то, что вам нужно. Моя белая лошадка. Вам, наверно, случалось ее видеть. Это коняшка из нижнего Булоне. Горяча, как огонь. Сперва ее думали объездить под седло — куда там! Брыкается, скидывает на землю. Решили, что она с пороком, не знали просто, что с ней и делать. Я купил ее и запряг в кабриолет. И что же вы думаете, сударь? Этого-то ей и надо было. Послушна, как овечка, быстра, как ветер. Дело в том, что не надо было садиться ей на спину. Не желала она ходить под седлом. У каждого свой норов. Везти — согласна, нести на себе — ни за что. Видно, уж так она про себя и порешила.
— И она пройдет такое расстояние?
— Пройдет все ваши двадцать лье. Крупной рысью и меньше, чем за восемь часов, но только при некоторых условиях.
— При каких же?
— Во-первых, на полдороге вы дадите ей часок передохнуть; она поест, и пока она будет есть, кто-нибудь должен побыть при этом, чтобы работник постоялого двора не отсыпал у нее овса, а то я заме» чал, что на постоялых дворах конюхи пропивают больше овса, чем лошади его съедают.
— За этим последят.
— Во-вторых… А что, этот кабриолет нужен вам самим, господин мэр?
— Да.
— А умеет ли господин мэр править?
— Умею.
— Хорошо, но только, господин мэр, вы должны ехать один и без поклажи, чтобы не перегружать лошадь.
— Согласен.
— Но послушайте, господин мэр, ведь если с вами никого не будет, вам самим придется потрудиться и присмотреть за кормежкой.
— Об этом мы уже договорились.
— Я возьму с вас тридцать франков в сутки. Простойные дни оплачиваются так же. Ни на грош меньше, и прокорм коня за ваш счет, господин мэр.
Мадлен вынул из кошелька три наполеондора и положил их на стол.
— Вот вам за два дня вперед.
— А в-четвертых, для такого конца кабриолет будет слишком тяжел и утомит лошадь. Лучше бы вы, господин мэр, согласились ехать в моем маленьком тильбюри
— Согласен.
— Экипаж легкий, но открытый.
— Это мне безразлично.
— Но подумали ли вы, господин мэр, о том, что у нас зима?
Мадлен не ответил.
— И что стоят холода? — продолжал фламандец. Мадлен хранил молчание.
— И что может пойти дождь?
Мадлен поднял голову и сказал:
— Завтра, в половине пятого утра, тильбюри вместе с лошадью должны стоять у моих дверей.
— Слушаю, господин мэр, — ответил Скофлер; потом, соскабливая ногтем большого пальца пятно на деревянном столе, добавил тем равнодушным тоном, каким фламандцы так искусно прикрывают хитрость: — Да! Только сейчас вспомнил! Ведь господин мэр еще не сказал, куда едет. Куда это вы едете, господин мэр?
Он только об этом и думал с самого начала разговора, но, сам не зная почему, не решался задать этот вопрос.
— Надежны ли передние ноги у вашей лошади? — спросил Мадлен.
— О да, господин мэр! Только придерживайте ее на спусках. Много ли спусков будет по дороге отсюда до вашего места?
— Не забудьте: надо быть у моих дверей точно в половине пятого утра, — ответил Мадлен и вышел.
Фламандец остался «в дураках», как он сам признавался впоследствии.
Не прошло и двух-трех минут после ухода мэра, как дверь отворилась снова, это был мэр.
У него был все тот же бесстрастный и задумчивый вид.
— Господин Скофлер! — спросил он. — Во сколько вы цените лошадь и тильбюри?
— А разве вы, господин мэр, хотите купить их у меня?
— Нет, но на всякий случай я хочу обеспечить вам их стоимость. Когда я приеду, вы вернете мне эти деньги. Во сколько вы цените кабриолет и лошадь?
— В пятьсот франков, господин мэр.
— Вот они.
Мадлен положил на стол банковый билет, затем вышел и уже не вернулся.
Скофлер горько пожалел о том, что не запросил тысячу франков Впрочем, лошадь вместе с тильбюри стоила не больше ста экю.
Фламандец позвал жену и рассказал ей всю историю. Куда бы, черт возьми, мог ехать господин мэр? Они начали обсуждать этот вопрос.
— Он едет в Париж, — сказала жена.
— Не думаю, — возразил муж.
Мадлен забыл на камине клочок бумаги, где были записаны цифры. Фламандец взял его и начал внимательно исследовать.
— Пять, шесть, восемь с половиной. Да это, должно быть, расстояние между почтовыми станциями! Он обернулся к жене.
— Понял.
— Ну?
— Пять миль отсюда до Эсдена. шесть от Эсдепа до Сен — Поля, восемь с половиной от Сен-Поля до Арраса. Он едет в Аррас.
Тем временем Мадлен вернулся домой. Обратно он пошел самой дальней дорогой, словно дверь церковного дома представляла для него искушение и он хотел избежать его. Он поднялся в свою комнату и заперся там, что было в порядке вещей: он любил рано ложиться. Тем не менее фабричная привратница, являвшаяся одновременно и единственной служанкой Мадлена, заметила, что свет у него погас в половине девятого, и сказала об этом возвращавшемуся домой кассиру, добавив:
— Уж не захворал ли господин мэр? Он был сегодня не такой, как всегда.
Комната кассира приходилась как раз под комнатой Мадлена. Кассир не обратил на слова привратницы никакого внимания, лег и заснул. Около полуночи он внезапно проснулся: сквозь сон он услыхал над головой какой-то шум. Он прислушался. Это были шаги: казалось, кто-то ходил взад и вперед в верхнем этаже. Он прислушался более внимательно и узнал шаги Мадлена. Это удивило его: обычно в спальне Мадлена было совершенно тихо до самого утра, то есть до тех пор, пока он не вставал. Через минуту до кассира снова донесся какой-то звук, похожий на стук открывшейся и снова захлопнувшейся дверцы шкафа. Затем передвинули что-то из мебели, наступила тишина — и снова раздались шаги. Кассир приподнялся на постели, совсем проснулся, огляделся по сторонам и увидел через стекло красноватый отблеск освещенного окна на противоположной стене. Судя по направлению лучей, это могло быть только окно спальни Мадлена Отблеск дрожал; казалось, его отбрасывала не лампа, а скорее топящийся камин. Тень оконной рамы не вырисовывалась на стене, и это указывало на то, что окно было широко открыто. При таком холоде открытое окно вызывало недоумение. Кассир снова заснул, но спустя час или два опять проснулся. Те же медленные, размеренные шаги раздавались над его головой.
