Она допустила ошибку.
Еще, когда полюбила его, но это уже было не важно.
- Правда? – срывающимся голосом переспросил он, прижимая руки к ее животу.
- Да, – тихо подтвердила Кэтрин, наклоняясь к Брэндану. – От его глаз невозможно оторваться. И он ни в чем не виноват. Я не хочу, чтобы мальчик рос с клеймом позора на лице. Я буду относиться к нему так же, как к Бастиану.
- Бас – истинный наследник. Брэндан - мой сын. И не более. Надеюсь, это тебя радует.
- Бастиана ждет трудный путь, и это меня не радует. Как и Брэндана. Но… Я стану ему матерью. И не потому, что ты просишь, и я тебя уже простила. А потому, что он правда…
Она не договорила. Магия, да и только. Но нее смотрит мальчик – не ее, чужой, а она уже чувствует себя так, будто хочет нравиться ему. Она хочет воспитать его. Хочет видеть его первые шаги.
В этом была вся Кэтрин – мудрость, нежность и доброта. Олицетворение идеальной матери и чистоты. Непосредственности, за которую полюбил ее король.
- Ты моя Королева. – Мягко развернув жену к себе, Джон прижался к ее рукам губами, обсыпая ее нежную кожу короткими поцелуями. – Только моя королева.
Кэтрин молчала, отдаваясь его ласке. Каждым поцелуем он снимал ее боль, забирая обиду. Она не могла долго злиться на Джонатана – она всегда прощала ему все: будь то грубость или едкий приказ в ее адрес.
Ее любовь была безусловна, и даже если бы он держал при себе тысячи любовниц, она бы все равно терпела.
Потому что она знала, знала одно…
Что только ее он называл «моя королева».
POV Брэндан
Дверь в мою комнату закрылась за спиной с оглушающим грохотом, но мне было этого мало. Я вновь распахнул ее и с силой захлопнул обратно, наслаждаясь разразительным шумом.
Злость закипала во мне, как раскаленная магма, превращая в ходячего агрессора.
- Черт! – Выругавшись, я вновь ударил по двери кулаком, чувствуя, как лоб покрылся испариной. Сделав пару шагов, я встал, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чем-нибудь и отдышаться.
Моя комната представляла собой двухэтажный лофт на вершине башни. Никакого намека на мрачность и старину замка – я не любил весь этот пафос и при себе держал только самое необходимое. Именно в этой комнате я обустроил все так, как хотел. Первый этаж был зоной для отдыха с синтезатором и мягким диваном, на котором с утра я разбросал утренние газеты, которые писали про меня очередную чушь.
Недопитый кофе на журнальном столике перед телевизором.
Поймав его взглядом, я подлетел к кружке и с криком кинул ее на пол, схватившись за волосы.
Меня трясло от ненависти. От того, что я способен терять контроль, от того, что я уже его теряю.
От того, что сегодня был тяжелый день, и я готов был немедля отравить всех Членов Парламента, которым хватило наглости в очередной раз напомнить о моем гадском происхождении.
Сыш шлюхи короля.
Бастард.
На людях я придерживался напускного равнодушия, но сейчас все внутри требовало разрушения. Казалось, даже шрамы на спине заболели, напоминая о том, через что мне пришлось пройти, но это была полная хрень – мне было не так важно, что сотворили с моим телом в Адинбурге.
Шрамы. Всего лишь рубцы на теле.
Гораздо глубже были шрамы другого характера.
Они давили меня, душили, словно невидимая всемогущая сила держала меня за грудки, вытряхивая остатки души.
Кэтрин была для меня единственной матерью. Другой я не знал и какое-то время не знал, что я «ненормальный».
Во всем виновата кровь… Жалкий генетический набор, за который меня обвинили во всех грехах.
- Не оправдывай себя, не оправдывай. Ты все равно – убийца, – болезненно прошептал я, мечась по комнате. Лестница, ведущая в спальную зону моей комнате, расплывалась перед глазами, и, направляясь к ней, я схватился за поручень, желая вырвать его с корнем.
Это была прошлая жизнь, далекая – она больше не принадлежала мне. Счастливая жизнь, в которой мы были большой семьей. Где брат был мне настоящим другом, а мама любила как родного, несмотря на то, что это было не так. Отец давал мне уроки мудрости и делился жизненным опытом, постоянно повторяя единственный устав: «Брэндан, не так важно, чем ты занимаешься. Важно - какую пользу ты приносишь людям. Будучи Королем или просто лицом публичным, ты должен понимать, насколько это большой шанс - сделать что-то не только для себя. Но и для тех, кто в этом нуждается».
И это и было моей целью. Когда-то. До этой мерзкой пропусти в шесть лет, когда я вынужден был гореть в котелках Адинбурга.
Сморщившись от боли, я вспомнил мертвые, бездушные глаза Служителей Адинбурга и пожелал раз и навсегда забыть их. Но они преследовали. В каждом. Ночном. Кошмаре.
А теперь еще и это. Эта девка.
Почему-то именно после того, как она появилась здесь, я все чаще стал вспоминать прошлое, которое уже почти стерлось из памяти.
Виной тому ее открытость или упрямый нрав, или то, что она была единственной девушкой, кто мог ответить мне «на равных»… Я не знал. Но чувство, что она срывает с меня кожу, не покидало. Вместе с тем желание обуздать ее становилось до безумия диким.
Прижавшись лбом к зеркалу возле лестницы, я слегка уперся кулаком в его гладь и закрыл глаза, чтобы не видеть свое отражение.
Красота не имела никакого значения, когда внутри я чувствовал себя гребанным чудовищем.
Успокоиться.
Дышать.
Последним, что дало мне расслабление и легкую эйфорию, были ее губы. На моем члене.
Мои движения в такт с ее неопытным, невинным ртом. Но, черт возьми, как она произносила мое имя, как хотела доставить удовольствие, пытаясь скрыть это в карих глазах, горевших желанием.
Я знал, что, если трахну ее, потеряю интерес. Игра закончится.
Не трахну – сойду с ума от боли в члене, который каждый раз реагирует на ее аппетитную фигуру, фарфоровое личико и упрямый нрав.
А еще месяц назад я считал ее дурнушкой. Но здесь она изменилась… Или изменился я?
Никогда не помнил вкуса губ, но ее вкус я запомнил надолго. Мягкость губ, которые не сразу мне отдались.
Эта девушка была абсолютной загадкой для меня, начиная с самого главного – ее гребанного имени.
Я должен бы отправить ее куда подальше, но сам не заметил, как делал все, чтобы она была как можно ближе.
Это нужно закончить. Я должен ее отпустить.
Зарычав от злости, я со всей дури ударил зеркало, отпрянув от него, свалившись на пол. Не понимая, что произошло, я закрылся руками, чувствуя, как его осколки падают на меня.
Один врезается в предплечье, но мне плевать. Боль сильна, но не настолько, чтобы быть жестче той, что я испытывал в Адинбурге.
