Страшась увидеть утопленницу, княжич, шумно глотнув воздуха, наконец вышел к воде. На прибрежной траве распласталось обезображенное тело, и, взглянув на него, Левашов облегчённо выдохнул. «Не она!» – пронеслось в голове, и глыба, давившая плечи, рассыпалась в пыль. Да, девушку было жаль, но то неимоверное отчаянье, охватившее его минуту назад, отступило. Евсей не понимал, как бы он жил, зная, что Таяна погибла из-за него.
Люди вокруг обсуждали, чья это деваха и откуда. Крестьяне шушукались, сожалея о неприкаянной душе, и строили предположения о причине её смерти. Большинство сходилось во мнении, что несчастную обманул парень, вот, не выдержав позора, она и решилась на подобный грех. Грудь Левашова буквально прожгло. «Я не могу её потерять!» – подумал он о Таяне и под скорбные причитания челяди по утопленнице велел как подобает её похоронить и поспешил выбраться из толпы.
Евсей шагал по полю, а в его висках продолжала пульсировать кровь. «Я должен увидеть Таяну», – понял он, и ноги сами понесли мужчину к избе, где ютилась Пелагея. Княжич уже не думал, что скажет девушке и как посмотрит ей в глаза. Главное, увидеть её, и больше жизни хотелось прижать Таяну к сердцу.
Вскоре Левашов оказался у нужного дома и, отворив калитку, зашёл во двор. У крыльца дед Дорофей подтёсывал топором доску. Княжич удивился:
– Здрав будь, старче. И какими судьбами ты в Хлепени оказался?
– Так сын позвал Купалу праздновать, – пояснил дед. – У тебя в вотчине, глядишь, вся округа собралась. Как же, самый большой кострище разожгли, – улыбнулся он. – А к Пелагее зашёл по делу. Подсобить вот попросила.
– Будь добр, Таяну позови.
– Так нет её, – пожал плечами Дорофей.
– Как нет? – встревоженно взглянул княжич.
– Ушли они с Пелагеей. Поутру ещё.
– Куда ушли?
– Да кто ж их знает, – махнул старик рукой. – Попросила дом заколотить, а сама узелок собрала, и отправились они обе в лес, – вздохнул Дорофей и присел на лавку. Левашов растеряно посмотрел на деда и опустился рядом. – Тут знаешь, какое дело, Евсей Фёдорович, – старик замялся, почесал затылок и, неуверенно взглянув, на княжича вновь заговорил: – Вчерась на празднике моя Марфа ногу подвернула. Тоже мне молодуха нашлась, решила с бабами хоровод поводить, карга старая, – фыркнул он. – Да поскользнулась и грохнулась. Отнесли мы её в избу, а Пелагея, значит, ногу вправила и лежать велела. Ну, а я с ней, с Пелагеей, за снадобьем пошёл, вот в избушку в её. Всё как полагается, взял мазь, поблагодарил и уже уходить собрался, как Таяна вдруг вернулась. Растрёпанная, глазищи бешенные, зашла в дом, упала на лавку и давай реветь. Ну я расспрашивать не стал, погнала меня Пелагея. Да и так понятно… Посмеялся кто-то над девкой, снасильничал, – вздохнув, опустил голову дед. – Это ж грех большой, Евсей Фёдорович… Девку да без согласия брать, да ещё в такую ночь. Бог-то разгневается… Ни урожая, ни приплода доброго у скота не будет. Ты бы разобрался, княже, кто ж такое сотворил. Её ж сироту защитить больше некому, – проговорил старик и в ожидании уставился на князя.
Евсей, виновато опустив голову, молчал. Дорофей, пристально вглядываясь в понурый вид господина, неожиданно догадался.
– Так это ты её? – изумлённо выдохнул он. – Да-а-а… Ну что ж… Тебе только бог судья, княже, – Дорофей осуждающе покачал головой и, собираясь снова продолжить работу, кряхтя поднялся.
– Подожди, дед, – нахмурился Евсей. – Не так всё было… По согласию случилось…
– А чего ж она ревмя ревела? – недоверчиво покосился старик.
– Понимаешь, не могу я на ней жениться. Отец благословения не даст. Да и сосватал он меня уже, – пряча глаза, ответил Евсей.
– Понимаю… – поджал губы дед. – Чего ж не понять. Ты князь… Девка приглянулась. Чего с ней церемониться? Голову заморочил и взял. Разве кто поперёк слово скажет? – ядовито хмыкнул Дорофей. – Кто ж за сироту вступится?
– Да не томи ты душу, дед. И так тошно, хуже некуда.
– Тебе тошно? А каково ей? Только и было у неё имя доброе. Да и то ты испоганил, – проворчал старик.
– Что мне теперь делать? Где искать её?
– А зачем? – недобро прищурился Дорофей. – Правильно сделала, что ушла. Быстрее забудется…
Тяжело вздохнув, Левашов поднялся и в раздумье побрёл обратно на княжий двор. «Может, дед прав? Так лучше? И я смогу забыть Таяну? Глядишь, и она со временем успокоится и забудет меня…» – понадеялся он, прислушиваясь к возмущённому фырканью собственного сердца.
Вспомнив о наказе отца предстать пред княжьи очи, Евсей решил, не откладывая, пуститься в путь. Больше его здесь ничего не держало, и, лишь вернувшись в терем, княжич приказал седлать коня.
– Чего это ты, Евсей Фёдорович, заторопился? – удивился Богдан, но, не желая ни с кем говорить, Левашов только хмурился. – И чего такой смурной? Из-за утопленницы? Да, жаль, конечно, девку, но что поделаешь… – вздохнул седоусый, но неожиданно встрепенулся и предположил: – Или ты с нашим «Трофимкой» поссорился? – подмигнул Богдан. – Видал я, как ты накануне возле девчонки вился.
– Ушла она поутру вместе с Пелагеей, – опустил голову Евсей.
– Так что ж ты убиваешься? Впервой что ли? К вечеру вернётся.
Левашов одарил воина таким тяжёлым взглядом, что у Богдана Ивановича отпало всякое желание лезть человеку в душу. Во дворе появился Ерёма. Завидев княжича, парень лукаво улыбнулся:
– Ну как, Евсей Фёдорович, ночка жаркой была? – начал он, готовый отпустить шутку о ночных похождениях старшего товарища, но встретившись с Левашовым глазами тут же осёкся, понимая: ещё слово – и он испробует тяжёлого княжеского кулака. Взглянув на оседланного скакуна, парень удивился и сменил тему: – А куда это ты, княже, собрался?
– К отцу, – нехотя буркнул Евсей.
– Так постой! Я с тобой. Не гоже князю одному разъезжать, – засуетился гридень.
– Что я, девка красная, меня провожать? Дорогу знаю, – строго взглянул Левашов и, вскочив на коня, тронул поводья.
Ерёма собрался было воспротивиться, но Богдан осадил порыв молодого воина.
– Оставь его. Не видишь? Ему одному побыть хочется, – и, взглянув на удивлённую физиономию парня, пояснил: – Видать, наш «Трофимка» не на шутку запал в душу князю.
Понимающе вздохнув, гридень отправился к дружинникам.
Левашов мчался по дороге. Недавние события продолжали мучить душу, и свежий ветер, обдувающий лицо, не приносил княжичу облегчения. Все его думы были о Таяне, и, досадуя на отца, Евсей размышлял: «С чего это он вдруг изменил своё решение и согласился на венчание с полячкой?» – не понимал Левашов и, терзаясь горькими мыслями, подгонял коня.
Близился вечер, когда, проезжая мимо реки, всадник решил остановиться на ночлег. Расположившись на пологом берегу, Евсей разжёг костёр и, безучастно взирая на игру пламени, неторопливо поглощал прихваченный в дорогу хлеб и вяленое мясо. Вскоре землю окутала мгла, но путник не спешил укладываться спать, а сидя у костра, любовался завораживающим танцем огня. Перед глазами княжича вновь появилась одетая в праздничную рубашку Таяна, он отчётливо представил образ девушки. Всполохи костра вздрагивали за её спиной, освещая чарующим нимбом распущенные светлые волосы. Полевые цветы, напоминая корону, украшали голову Таяны, а её глаза затмевали синеву васильков, вплетённых в купальский венок девушки. Евсей зажмурился, ему показалось, будто он слышит звонкий смех Таяны, и его губы неожиданно ощутили вкус её губ, а руки заломило от воспоминаний о шелковистой нежности гибкого тела.
