– Ну, если до смерти запорите, то уж точно ничего не узнаете, – усмехнувшись, отозвалась Таяна.
Смерив пленницу с зловещим взглядом, поляк слащаво улыбнулся.
– Ничего, я найду способ добиться признания. Либо ты говоришь, либо … – и его улыбка стала напоминать оскал крысы. – Я отдам тебя своему сыну. Он давно мечтает потешиться с тобой. А как ты ему надоешь, то дальше по рукам пущу…, – пригрозил Якуб, и сердце девушки беспомощно заметалось. Она знала, пан, не задумываясь, исполнит угрозу, а Залевский, заметив замешательство жертвы, предупредил: – И не забывай, какое наказание грозит тебе за убийство боярина и его дочери, а главное – за поджёг моего дома. Я же могу сгладить некоторые обвинения, – с лисьим коварством зашептал он.
В груди Таяны полыхал пожар возмущения: у неё в голове не укладывалось, как человек может быть настолько подлым и лживым?! Как можно жить с таким грузом на душе и не испытывать ни капли раскаянья?! Но злые глаза Залевского сверлили её, и, потупившись, она призналась:
– Я подарила оберег.
– Кому?! – стиснул челюсти пан.
Опасаясь, что своим признанием она может навредить Евсею, Таяна в нерешительности замолчала. «Назвать другое имя? Пусть себе ищет», – подумала она, но словно догадавшись о ходе её мыслей, Якуб пригрозил:
– И не вздумай врать! Пока не найду амулет, не выпущу!
– Да вы меня в любом случае не отпустите, – догадалась пленница.
Пан самодовольно усмехнулся.
– Может и так… Но только я предлагаю тебе выбор: либо ты будешь жить в моём доме прислугой, либо… – и мужчина многозначительно замолчал, намекая на прошлую угрозу и возможность казни. – Ну так что? – требовательно уставился Залевский.
Таяна тяжело вздохнула и призналась:
– Оберег я отдала… Евсею Левашову.
Якуба буквально всего передёрнуло. «Опять этот Левашов! Постоянно на дороге стоит и всё мешает», – нервно застучал он пальцами по эфесу висящей на поясе шпаги.
– И зачем же ты ему такую ценную вещь пожаловала? – скривился пан. – Обычно мужики, когда бабу завалят, подарки дарят, а тут наоборот? – засмеялся он, и девушка, опустив голову, покраснела. – Ну что ж, тем хуже для тебя. Пока не выясню, не соврала ли, здесь будешь сидеть, – проговорил Залевский и вышел.
Покинув темницу, пан прошёл в трапезную, где его дожидался Болеслав.
– С утра скачи назад в Москву. Найди Друцкого, пусть выяснит, отдавала ли девчонка князю Левашову амулет, похожий вот на этот, только серебряный, – показал Якуб оберег.
– Да что ты, в самом деле, с девкой носишься и с амулетом этим? – фыркнул сын.
– Глупец, это же доказательство! Если она действительно отдала Левашову вещицу, это нам только на руку. Друцкий говорил, будто князь сам в Вязьму наведывался и вынюхивал здесь чего-то, а потом двое слуг сбежали, – хмурясь, вспоминал старший Залевский и, подозрительно прищурившись, проронил: – Чует моё сердце, упустили мы что-то, а он нашёл… – и уже уверенно взглянув на сына, заявил: – А так – скажем, что в сговоре он с девкой был.
– Думаешь, нам поверят? – засомневался Болеслав. – Он князь. Не холопка дворовая.
– Вот именно! Фрол сказывал, что девка эта – холопка Левашовская. А за холопов хозяин ответ держит, – напряжённо размышлял старший Залевский и неожиданно довольно ухмыльнулся. – Теперь выходит так, будто это он девчонку подговорил вещицу украсть и дом подпалить. Вот ведь удружила дурёха! – засмеялся Якуб. – Не отвертится теперь князюшка, долго ему отмываться придётся. Полагаю, не зря девка амулет Левашову отдала, – пошло хихикнул он и взглянул на сына. – Свидетелей найди, что холопка любовница его. Ему голубчику и крыть нечем будет. И царь, и Филарет, и бояре – все от него отвернутся. И земли княжеские нам достанутся, – потирал руки пан. – Ох, если бы ещё Левашова в измене царю обвинить, – задумчиво прищурился он. – Тогда бы от плахи наш князь не отвертелся. У этих русских за все остальное лишь денежный откуп положен, – недовольно вздохнул поляк и фыркнул: – Да ничего, придумаю, как дело повернуть…
Между тем, не подозревая, какие тучи сгущаются над его головой, Левашов торопился в Москву. Получив известие о Таяне, он, не откладывая, отправился в путь. Благо дорога оставалась накатанной, весеннее полноводье не успело превратить её в снежную хлюпающую кашу, а потому Евсей только успевал менять лошадей и, как и предполагал Долматов, уже к вечеру следующего дня княжич переступил порог боярского дома.
– Где она? – завидев Прохора, спросил Левашов.
– Прости, Евсей Фёдорович, – опустил боярин голову, – не уберёг девчонку… Болеслав Залевский в Вязьму её увёз.
– Что значит «увёз»? – нахмурился Евсей.
– Пока я в Приказе был, приехал и забрал, – пояснил Долматов.
– По какому праву?! – прорычал Левашов.
– Да какое же право с поляка спрашивать? Он и ранее требовал суд в Вязьме провести, вот и решил по-своему дело сладить.
– Какой ещё суд? В какой Вязьме? – кипятился князь. – Собирай людей – к Залевскому поедем!
– Постой, Евсей Фёдорович, не горячись, – пытался успокоить племянника Прохор. – Не переживай ты так. Вызволим девчонку. Только тебя и ждали. Знал же, что за ней сразу примчишься. Только вот послушай лучше, что мы надумали.
– Кто это мы?
– Ну мы с Пелагеей, – потупился Долматов, и Евсей удивлённо вскинул брови. – Здесь она, у меня в доме, – пояснил боярин и, пересказывая последние события, не забыл упомянуть и о старых кознях Фрола, а в конце, смущённо пожав плечами, сообщил о своём желании жениться. Княжич порадовался за товарища, а Прохор вновь вернулся к прежнему разговору.
– Надумали мы с Пелагеей не нахрапом брать, а схитрить. Как поляк девку исподтишка увёл, так и вернуть её тоже втихаря. Наверняка не ожидает пан от нас подобной прыти. Ты же, Евсей, польским владеешь, не зря тебя на переговоры к полякам государь посылал. Так вот, обрядим тебя вельможным паном, а своих людей я казаками приодену. Вот так и направимся в логово шляхтичей. Ну а чего? Вольным служивым не впервой полякам служить, – хихикнул Долматов. – Никто ничего не заподозрит. Я уж и одежонку подходящую раздобыл, – похвастался он и опасливо взглянул на княжича. – Вот только бороду тебе сбрить придётся…
– Чёрт с ней, с бородой, новая отрастёт, – одобряя план, не стал противиться Евсей, и рано утром отряд из шести человек собрался во дворе.
На крыльцо вышла и Пелагея и уверено направилась к лошади. Левашов недоумённо взглянул на дядьку.
– С нами намерена ехать, – буркнул Прохор. – Ничего не могу поделать. Если с собой не возьмём, одна отправится. Уж лучше так. И мне спокойней.
Княжич понимающе хмыкнул, а Прохор, желая избежать продолжения разговора, тронул поводья.
Всадники неслись по дороге, лишь время от времени позволяя лошадям передохнуть. Когда они снова перешли на шаг, Долматов неожиданно проговорил:
