– Ты спрашиваешь почему? – Гладиатор обвел рукой шумное застолье. – А разве не видишь? Посмотри, сколько тут головорезов! Каждый из них в бою не хуже меня, и каждый надеется выжить. Но через четыре дня, когда завершится полный цикл нынешних игр, в лучшем случае жива будет лишь половина. Остальным выпустят потроха на потеху римскому сброду. Потом к их телам прикоснутся раскаленным железом, чтобы убедиться, что жизнь окончательно ушла из них. Их отнесут в сполиарий, затем вырежут печенку, бережно выпустят кровь в специальный сосуд и продадут лекарям – здешние лекари верят, что наша кровь и плоть исцеляют…
При этих словах Гипсикратия непроизвольно вздрогнула, словно ощутив прикосновение разогретого докрасна прута к своей коже. Тем не менее она снова попробовала приободрить соотечественника:
– Если ты будешь верить в свою удачу, то победишь! Сколько побед ты уже одержал, брат?
Пару мгновений гладиатор молча смотрел прямо перед собой, а затем с горечью ответил:
– Победы! Победы! В задницу Вейю эти победы! Мой наставник Галлик одержал сорок девять побед – выигравшие на его боях подарили ему меч из чистого золота. И что же? Он был растерзан паршивыми псами на второразрядных играх в каком-то занюханном Медиолануме! У него было полмиллиона сестерциев. Полмиллиона серебром – это пять тысяч раз по сто, чтобы тебе было легче представить, сестра! И зачем они мертвецу? Что же говорить обо мне? Я победил семерых, четырех из них убил, один раз был побежден и волей устроителя пощажен. Но если подумать, я уже должен быть мертв. Ты понимаешь это?
– Не хорони себя, – смущенно пробормотала скифянка. – Надо надеяться на лучшее, и тогда боги тебя не оставят.
– Твоими бы устами… Как ты попала сюда, сестра?
– Я… – Она запнулась.
– Не важно, – он махнул рукой. – Я родом из Неаполя. Из того Неаполя, который называют Скифским. Отец мой – ардар в долине Красной речки. При Палаке мы восстали на йованов… и проиграли. Я бежал с отцом в горы. Потом меня поймали тавры и продали в рабство, а что с другими родичами, я и не знаю. Пять лет я служил римскому всаднику – таскал тюки, ящики и бочки, крыл крышу и сколачивал мебель. Мой господин всегда был мною доволен. Но он умер, и меня продали в гладиаторы. Наследник решил, что человек, обладающий такой, как у меня, силой, должен стать хорошим гладиатором и принести ему хорошие деньги. Мне еще говорили, что, мол, терять нечего, раб всегда останется рабом, а в случае удачи ты, мол, сможешь завоевать свободу… А ты тоже из тавроскифов, сестра?
– Нет, мой род живет… жил у Дан-Абры…
– Под сарматами?
– Под сарматами… – согласилась она, не уточняя.
– Не важно… – повторил он, как видно, что-то почувствовав. – Если вдруг ты когда-нибудь вернешься в родные края, то спроси: не знает ли кто семью ардара Арианта? Если моим родичам удалось спастись… Отнеси им весть о моей смерти и скажи, что любовь моя останется с ними и после того, как я ушел в Маналу. А еще скажи им… хоть это и неправда… что я шел на смерть без страха и умер, как подобает сколоту!
При этих словах слезы вновь потекли по его лицу.
– Ты не умрешь, – попыталась она утешить скифа. – Ты выиграешь еще двенадцать боев, и тебе даруют свободу! Твой наставник не захотел воспользоваться этим обычаем, он предпочел остаться на арене, как многие предпочитают, – но ведь это их выбор! Ты можешь сделать другой.
– Да благословят тебя боги за твою доброту, сестричка! – гладиатор вытер слезы рукой.
– Как тебя зовут?
– Атей.
– А меня… меня Зиндра, – сказала она.
И каждый из них сжал рукой ладонь другого. Ни эллины, ни римляне не знают этого обычая.
– Иди сюда, Фульга! – позвала ее Личиска. – Попробуй – нежнейший ягненок!
– Finis! – рявкнул один из совсем уже опьяневших гладиаторов. – Конец!
И тут же все, стуча кубками по столам, заорали: «Ко-нец, ко-нец!..»
Те, кто еще не ушел из-за столов, похватали своих подруг и куда-то поволокли их: места в каморках уже не оставалось, но вряд ли это сейчас было важно для них. А Гипсикратия, повинуясь жесту Руфуса, отправилась за ним, в каморку под трибунами.
Ей предстояло хорошо выспаться.
Ведь завтра ее первый бой.
* * *
Большой цирк действительно был большим. Гипсикратия видела его не в первый раз. Ее и десяток других, особо отличившихся тироний, уже дважды вывозили на игры: сперва просто как зрителей, а последний раз даже на подмену, если кто-то в основной команде свалится слишком рано или, того хуже, дрогнет, вызвав неудовольствие публики… но тогда обошлось. И все равно не могла не удивляться.
Он был больше театра и гипподрома в Синопе, взятых вместе. По словам Руфуса, в нем могло собраться двести тысяч зрителей, не считая тех, кто наблюдал за представлениями стоя.
Две сотни тысяч! Две Синопы!
Он лежал между Авентинским и Палатинским холмами. Издревле, еще при царях (в этой странной республике-«общеделии» когда-то были свои цари), тут происходили конные скачки и в ряд по кругу арены могло ехать двенадцать колесниц одновременно. А затем и гладиаторам место нашлось…
Вокруг гомонила толпа. Люди были одеты бедно, но по одному их виду становилось ясно – радуются они искренне, предвкушая, кроме представления, еще и хлебную раздачу. А пока прямо посреди толпы выступали мимы и акробаты, устраивающие в страшной тесноте подобие стоячих танцев, сверкающие бутафорскими клинками, показывающие фокусы.
На углях жарили баранину и свинину, которую раздавали всем, не требуя денег, – все было оплачено из средств государства. В каждой таверне первую кружку наливали за счет щедрого владельца.
На трибунах можно было увидеть немало паланкинов со снятыми навесами. Состоятельные горожане сидели, окруженные целой свитой рабов, обмахивавших их веерами и наливавших принесенные с собой вина. Чем ближе место к арене, тем выше ранг зрителей в здешней республике. Это-то было ясно, но Гипсикратия впервые заметила, что посетители распределяются еще по каким-то своим, непонятным стороннему правилам. Если окинуть взглядом весь большой цирк целиком, то выходило, что в разных местах люди все больше облачены в одеяния одного цвета – зеленые, синие, белые и красные… Она даже не удержалась и задала вопрос Личиске…
– Ты и этого не узнала еще? – изумилась та. – Тут… как тебе сказать… с недавних пор повелось, что у каждой трибы
[58] и квартала свои любимцы. А других, будь ты хоть лучший в мире боец или наездник, закидают навозом да объедками… Вот чтоб отличаться, они каждый свой цвет и носят – хоть пояс или даже тряпку…
В то же мгновение на самом верхнем ярусе заревели букцины, возвещая об открытии игр.
Квестор-распорядитель отсалютовал публике, стоя на колеснице, в которую были впряжены две прирученные пантеры, а потом подал знак, что игры можно начинать.
