Он вспомнил разговор с Анной Григорьевной Урманцевой. Женщина была сильно взволнована, и потому много узнать не удалось. А следовало бы! Как минимум – кто те родственники, к которым она отправила дочку. Очевидно, прав был Горностай: Леопард – отличный охотничий пес, умеет взять след и бежать хоть сто верст, не теряя этого следа, но почему добыча бежала так, а не сяк, он совершенно не задумывается… А надо бы!
Следовало опять просить о помощи Аркадия Францевича Кошко. Следовало заказывать разговор с Москвой, и неизвестно, окажется ли господин Кошко в назначенное время дома.
Мало было хлопот – забежала ливановская горничная Глашенька, принесла конверт, в конверте – шпаргалка. Так Лабрюйер ее даже читать сразу не стал – ему было страшно при мысли, что могла насочинять Ольга.
Он стоял у темного окна, глядел на Александровскую – вдаль, туда, где ровным рядом стояли новенькие дома, построенные в новом стиле и богато украшенные лепниной; дома с обязательными угловыми башенками и непременными эркерами, смысл которых был ему непонятен; он смотрел на эту красоту и не знал, как быть со внезапно нахлынувшей тоской. Стоял, стоял и вдруг произнес:
– Наташа…
И, услышав свой голос, он вдруг понял, как она несколько месяцев назад стояла у другого окна, попавшая в беду, беспомощная, и все, что могла – это позвать его, безмолвно звать – вдруг мужчина, который непонятным образом затронул ее душу, услышит и отзовется?
И странная мысль пришла в голову: Наташа сейчас его слышит. Не может не слышать. Рассудку вопреки, наперекор стихиям – услышала.
Глава шестая
Енисеев, которого Лабрюйер ждал, не пришел и даже не телефонировал.
Пришлось идти домой в сомнениях.
На сон грядущий он решил хотя бы прочитать шпаргалку – и не смог. Ну, в самом деле, что Ольга понимала в мужской душе? Рано вышла замуж за хорошего человека, до сих пор любила его, в жизни испытала только счастье: замечательный муж, прекрасные дети, дом – полная чаша. Могла ли она понять двух человек, которые счастья не знали?
Переписать шпаргалку – несложно. Только ведь Наташа полюбила, имея смутное понятие, каков Лабрюйер на самом деле, полюбила героя-контрразведчика, бойца на страже Империи. Зачем же усугублять этот образ героя чуть ли не из романов Дюма? А в том, что Ольга написала свою шпаргалку, войдя в роль благородного героя, Лабрюйер не сомневался.
Нужно было найти свои слова, свои мужские слова. Как это делается – он не знал.
Утром тоже не хватило мужества открыть конверт со шпаргалкой. Так Лабрюйер и поплелся в фотографическое заведение, моля Бога, чтобы днем не прибежала Глаша за ответом.
Он хотел, чтобы появился Росомаха. С Росомахой они вроде были ровесниками и могли говорить на равных. В том, что Енисеев способен понять страдания из-за письма, Лабрюйер сильно сомневался. А слушать его рассуждения, по-актерски красиво преподнесенные, и вовсе не желал.
Вдруг задребезжал телефонный звонок – ни с того ни с сего дали связь с Москвой. Правда, самого Кошко на месте не было, был кто-то из подчиненных, и Лабрюйер продиктовал записку – просьбу о повторной беседе с госпожой Урманцевой.
Пришли двое молодых людей, попросили поставить аристократический фон – благородные драпировки. Пришла молодая пара – договариваться о съемках в собственном жилище. Им непременно хотелось иметь портрет младенца в обществе двух котов и попугая. Прибежал метрдотель из «Франкфурта-на-Майне» – просить сделать новые фотографии для рекламной афишки. Лабрюйер послал в ресторан Яна с «кодаком», моля Бога, чтобы парень не опозорился. Сам он остался выдавать заказы и развлекать клиентов светской беседой. Словом, до обеда работы хватало. И это даже радовало – служило оправданием боязни вскрыть конверт со шпаргалкой.
Клиенты порядком натоптали, и Лабрюйер пошел за госпожой Круминь – чтобы явилась наконец и протерла пол. Когда она взялась за работу, пришел Ян, заменил Лабрюйера и обслужил клиента, которому был нужен парадный снимок с орлиным взором, сверкающей от бриолина прической и лихо закрученными усами – иначе, дамам на память дарить. Ян проводил клиента до двери, но закрыть не успел.
В салон стремительно вошла невысокая дама в модной шляпе с пушистым эгретом, закрывавшей чуть не половину лица, в изящной шубке и в юбке, достаточно короткой, чтобы оценить крошечные ножки и узкие щиколотки, затянутые в элегантные ботиночки на французском каблучке.
Муфта у дамы была самая модная – огромная, белая, с хвостами. Лабрюйер никак не мог понять, зачем женщинам эти тяжелые меховые мешки. Конечно, в них можно таскать кошелек, платочек, пудреницу – да хоть фляжку с коньяком. Но ведь и весит это сокровище немало, и обе руки занимает…
– Добрый день, могу ли я видеть господина Лабрюйера? – манерно спросила дама.
Госпожа Круминь уставилась на нее с подозрением. Нюх у супруги дворника был отменный, но насчет причины тревоги вышла промашка: ей показалось, что дама имеет виды на хозяина заведения.
– Сейчас я позову его, – без лишней любезности ответила она, подхватила швабру с намотанной тряпкой и пошла к лаборатории, где Лабрюйер взялся сушить готовые карточки.
– Там к вам особа пожаловала, – сказала госпожа Круминь, всем видом показывая, до чего ей особа не понравилась.
Лабрюйер надел пиджак, вышел и обрадовался.
– Ну наконец-то! Госпожа Круминь, вы бы не могли кофе приготовить? Позволь за тобой поухаживать…
Лореляй повернулась спиной, Лабрюйер снял с нее шубку и повесил на плечики.
На воровке было темно-зеленое платье с завышенной талией, которое ей очень шло, на тонкой руке – браслетка с изумрудами, крупноватыми для настоящих, но от этой женщины всего можно было ожидать. Платье имело очень скромный вырез, но такой, что всякий мужской взгляд туда бы устремился: кулон на довольно толстой цепочке был в виде обнаженной крылатой сильфиды с очень аппетитными формами. Если бы Лабрюйер заинтересовался им как произведением искусства, то скоро узнал бы, что эти эмалевые кулоны привозят из Америки. Но его больше привлекла пикантная фигурка в вершок высотой.
– А шляпу снимать даме не обязательно, – сказала Лореляй, поправила кулон и села к столику с альбомами. Лабрюйер уселся напротив.
– Ты прекрасно выглядишь. Немного поправилась, похорошела…
– Ты ведь меня по делу позвал, старая ищейка. Или, может быть, ты собрался предложить мне руку и сердце?
– Предложил бы, так ведь ты за меня не пойдешь, – усмехнулся Лабрюйер. – Тебе нужен молодой, стройный, а у меня, сама видишь, уже брюшко… Но давай я сразу к делу перейду. В Риге появился один человек. Есть подозрение, что из ваших. Но птица высокого полета – по вашим меркам. Его какое-то время считали покойником, а он взял да и воскрес. Его опознал Ротман…
– Это какой же Ротман?
– Точно, их двое было. Тот, что до беспорядков хороводился с митавскими парнями и с Зальцманом…
