– Чем больше я об этом думаю, тем яснее, что Ротман с его загадочным свидетелем к нашему делу отношения не имеют, – сказал Лабрюйер. – И Лореляй пошла в меблированные комнаты потому, что «череп» по моему описанию показался ей знакомым. Но трудно понять, что в ее словах правда. Она не убивала, это я сразу понял. Но чего она добивалась и всю ли добычу отдала мне – я не знаю.
– Может статься, паспорт и вовсе фальшивый, – ответил Хорь. – А вот тебе моя добыча. В десятом году в Императорском яхтклубе числилось сорок четыре яхты, из них тридцать две парусные, двенадцать моторных и паровых.
– Нам нужны именно эти двенадцать, – вспомнив о похищенной в Выборге девочке, заявил Лабрюйер. – Простое парусное суденышко – это баловство, чтобы катать барышень по заливу.
– Да и это довольно скучно – не то что в столице. Там хоть можно гулять под парусом между островами… Ну вот, я перерыл полпуда старых газет и докопался до нескольких яхтовладельцев.
Хорь разложил перед Лабрюйером газеты, согнутые так, чтобы фотографии яхт оказались сверху.
– Руки бы поотрывать этим фотографам, – сказал Лабрюйер. – Ни черта не разобрать. И типографщикам руки поотрывать… хотя они, подлецы, и так безрукие… Стоп! Хорь, гляди!
Под каждым снимком было несколько строчек. Журналисты сообщали, кто владелец яхты и по какому случаю она оказалась на страницах издания. Строчки, заинтересовавшие Лабрюйера, были такими: «Участник ежегодных гонок г-н Феликс Розенцвайг и его яхта “Лизетта” у причала Императорского Рижского яхтклуба». Картинка была ужасная – лица вообще не разобрать, а яхта – один темный силуэт.
– Розенцвайг? – спросил Хорь.
– Это инженер, что трудится на «Фениксе». Тот самый, кому Горностай отдал чертеж воздушного парохода! Ты понимаешь?.. Он увязался за Рейтерном, чтобы побывать на обсуждении моделей гидроаэропланов на «Моторе»!
– Розенцвайг!
– Я его видел там – чистый ангел с рождественской картинки!
– Розенцвайг!
– Одна из двенадцати яхт приличного водоизмещения! Это след, Хорь. Не тот след, что понравится Горностаю, но другого у нас пока нет.
Хорь рассмеялся.
– Я как командир отряда приказываю тебе разрабатывать эту линию, – сказал он. – Что ты знаешь про этого Розенцвайга?
– Пока лишь то, что он знающий инженер, который разбирается не только в чертежах, но и во всяких тонкостях производства. Ему лет тридцать… возможно, больше, по этой физиономии трудно определить точный возраст… у него бурный темперамент, а когда он увлечется спором – громкий голос, и руками он принимается махать, как провинциальный трагик… Он знает, что делается на «Моторе», поскольку бывает там, навещает друга – инженера Теодора Рейтерна, это сын члена рижской городской думы. И Калеп к нему хорошо относится.
– Не Рейтерн ли по его просьбе послал кого-то ночью, чтобы передать документы агенту Эвиденцбюро? – вдруг спросил Хорь.
– Да, Рейтерну было бы удобно уговориться с кем-то из мастеров. Но отчего бы Рейтерну самому тогда тайно не вынести бумаги, а потом так же тайно не вернуть их на место? Хорь, а вы уверены, что должны быть вынесены именно чертежи? А не «гном»?
– Какой «гном»?
– Калеп работает над новым авиационным мотором. Тот, который теперь используют, так и называется «калеп», а новый будет «гном». Бумаги можно пронести на себе, а мотор за пазухой не спрячешь, потому его и вытащили ночью. Как ты думаешь?
– Нужно узнать, чем именно заведует на «Моторе» Рейтерн, – решил Хорь. – Нужно разобраться, что связывает этих друзей, Розенцвайга и Рейтерна. Нужно узнать, какой из Розенцвайга яхтсмен, выходит ли он из залива в открытое море, ходил ли в Финский залив. Будет чем заняться Барсуку и Росомахе! И Горностаю. Ему как раз удобно будет собрать сведения о Розенцвайге – они ведь на одном заводе трудятся.
– И если моя догадка верна – то немножко проясняется участие в этом деле Андрея Клявы.
– Безумца?
– До того как попасть на Александровские высоты, он, возможно, учился вместе с этой парочкой. Они – немцы, а он – латыш, но мало ли что их могло сдружить. И тогда уже можно предположить, что он оказался причастен к убийству Маши Урманцевой не случайно – а его туда заманили. Вроде бы что-то складывается…
– Вот Горностай обрадуется! Нужно будет собраться и поделить обязанности, – решил Хорь. – Но главное сейчас – не пытаться взять живьем агентов Эвиденцбюро. Один раз пробовали… Я настоял, и я же все провалил…
Лабрюйер похлопал Хоря по плечу.
– Есть у меня на примете домик, в котором, может статься, проживает твой агент. Вот только нужно узнать, какую роль в этой истории играют блондинка, что следила за «фотографией», и госпожа Крамер, сбежавшая в неизвестном направлении. Как бы и ее тело не выудили из городского канала… что-то у нас многовато накопилось покойников… Грунька-проныра, Петер Леман, «череп» – хотя насчет «черепа» я уж не знаю, что и думать… Три с половиной тела.
– А половина?
– Ротман. То ли жив, то ли нет. И понять невозможно, куда запропал. Да, «череп»… Нужно будет опять просить у Линдера сводку.
– Нужно будет как-то вознаградить Линдера. Да. Я выдам тебе из неподотчетных денег тридцать рублей.
– Он может не взять.
– А ты так с ним поговори, чтобы взял, – строго сказал Хорь. – Это приказ, Леопард.
– Учишься приказывать?
– Учусь. Горностай прав – именно этого я не умею. Но я научусь с ним справляться, вот увидишь!
– Научишься. Если ты с Горностаем справишься – то тебе сам черт не страшен. И он ведь отличный актер, он не просто играет роль, он чуточку переигрывает, чтобы заставить тебя воевать, – объяснил Лабрюйер. – Он тебя готовит к серьезной работе и поэтому может устроить целый спектакль. Так что злиться на него не надо.
Сказав это, Лабрюйер понял, что объясняет политику Енисеева не только Хорю, но и самому себе.
– Я не злюсь. В конце концов, я сам это выбрал… – Хорь понурился. – Ну что, давай планировать операцию по захвату дома умалишенных.
– Я думаю подъехать туда на автомобиле Мюллера, взяв с собой тебя или Акимыча, еще Мякишева для прикрытия, и проникнуть на территорию под видом больного, – доложил Лабрюйер Хорю так, как следует докладывать старшему по званию. – Возможно, для первой вылазки этого достаточно. Я еще из того исхожу, что у нас пока нет точного плана местности. Что-то сегодня расскажет Мякишев, но он еще не умеет рисовать кроки. А лезть напролом – большой риск. То, что меня сдадут в полицию и что полиция будет неделю надо мной потешаться, – полбеды. Хуже, если с перепугу заделают дыру в заборе и запрут всех больных по палатам. А пробираться к Кляве официально – значит поставить его под удар.
– Да. Все это похоже на стрельбу в полном мраке по тарелочкам. Мы ведь даже не знаем, в каком состоянии этот Клява. Может, он вообще волком воет и на людей бросается.
