Забравшись во двор лечебницы, Сенька выследил целую процессию – кухонного служителя, который вез в отдаленный корпус санки, а на санках – две большие кастрюли, и его свиту. Она состояла из двух стариков, из которых один нес мешок, возможно, с хлебом, и еще – двух чудаков в халатах, один шел вприпрыжку, а другой очень странно вертел головой. Видимо, это были те безобидные пациенты, о которых Лабрюйеру рассказывала хозяйка лавочки.
– Вдвоем не справимся, – услышав доклад, сказал Лабрюйер.
– Эфир справится, – ответил Хорь.
На операцию отправились вчетвером.
Вилли Мюллер с автомобилем был оставлен на Мостовой улице, почти на углу с Аптекарской. Его новый «Руссо-Балт» стоял так, чтобы при необходимости можно было с предельной скоростью вылететь на мост и умчаться по Выгонной дамбе.
Сенькиной задачей было караулить дыру в заборе и в случае, если Барсуку с Лабрюйером пришлось бы спасаться бегством, удержать погоню. На сей предмет ему выдали две дымовые шашки, изготовленные Хорем из аммиачной селитры и старых газет.
– В случае чего – тебя ждать не станем, удирай как знаешь, – сказал ему Хорь.
– Если от дыры в заборе взять влево, там куча всяких мелких переулков, легко затеряешься, – добавил Лабрюйер. – Потом выйдешь к железной дороге – и направо, вперед по шпалам. Ормана не бери – орман такого пассажира легко запомнит. Дойдешь до станции – она называется платформой военного госпиталя. Там спросишь, где Соколиная улица. По Соколиной выйдешь на Александровскую – и вперед! Потом погуляй по Дерптской, покружи вокруг кварталов, убедись, что за тобой никто не увязался, и – в свой уголок.
Сенька уже третью ночь проводил в комнате, которую нашла для него Лея Шнеерзон. Комната была в полуподвальном этаже, довольно темная, но сухая и чистая, окошко глядело на улицу, так что при нужде его можно было использовать для наблюдений.
Около полудня Лабрюйер и Акимыч оказались во дворе лечебницы, оба – в страшных байковых халатах, на которых Хорь не просто потоптался, а сплясал чечетку. На лбы они надвинули больничные колпаки.
По зимнему времени народу во дворе было мало. Перебегали из корпуса в корпус какие-то люди. Пронесли человека на носилках, вокруг замерзшего пруда бродило несколько больных – почему-то двигались они против часовой стрелки. Некий бородатый человек в драном полушубке поверх халата, озираясь, проскочил мимо Лабрюйера с Барсуком и полез в заборную дыру. То есть совсем уж пустынным двор не был.
Два старичка из приюта, которым, как видно, было дадено послушание помогать на кухне, уже ждали у кухонных дверей с санками.
– Жалко их, – шепнул Лабрюйер. – Как бы их эфир не сгубил.
– Не сгубит.
Акимыч действовал быстро и решительно. Старичков уложили за углом, у поленницы. Следующая порция эфира досталась кухонному служителю, что вынес кастрюли и мешок с хлебом.
– Ну, с Богом! – Барсук, перекрестясь, взял веревку от санок, а Лабрюйер – мешок.
Они прошли чуть ли не через весь двор, глядя себе под ноги и уклоняясь от взоров встречного народа. Нужный им корпус стоял совсем на отшибе. Дверь, разумеется, была заперта.
– Неужто тому болвану доверили ключ? – удивился Барсук.
– Одну минутку…
Лабрюйер достал связку отмычек, выбрал подходящую, и дверь отворилась.
Барсук затащил санки вместе с кастрюлями в узкий и мрачный коридор.
– Наш Клява – на втором этаже, жди здесь, – велел Лабрюйер. – Если что – кричи петухом.
Сигнал был придуман заранее – петушиному воплю в таком заведении вряд ли кто удивится.
– Держи, – Барсук отдал ему ком ваты, пропитанной эфиром, и Лабрюйер сунул это оружие в карман халата.
В коридор второго этажа выходило несколько дверей, сильно похожих на тюремные – с окошечками. Каждое было забрано деревянной ставней. К счастью, они не были застеклены.
В торце коридора сидел на табурете здоровый дядька в белом халате и белой шапочке – видимо, санитар.
– Тебе чего надо? – спросил дядька.
– А вот сейчас покажу, – ответил Лабрюйер. Санитар был выше его ростом, и этого противника следовало обезвредить, пока он сидит.
Лабрюйер при необходимости двигался очень быстро. С годами, да еще от пьяного образа жизни, он отяжелел, но сумел приказать себе – и в три прыжка достиг противника. Ошарашенный санитар почти встал, но его равновесие еще было шатким, и Лабрюйер повалил его на пол.
Сразу стало ясно, что санитар куда сильнее Лабрюйера, за это качество его и взяли на службу. Но он умел справляться с безумцами, а Лабрюйер пока еще был в своем уме и помнил те ухватки, которым обучили опытные полицейские агенты. Главное было – зажать противнику рот и нос комком ваты, и до того, как он позовет на помощь. Второе – самому не надышаться этой дрянью.
Лабрюйер сам не понял, как в узком закутке, упершись ногами в стену, вывернулся из-под тяжеленного тела. Он мгновенно заломил санитару руку за спину, уложил его на брюхо, поставил колено ему между лопаток, а потом чуть ли не в зубы засунул вату с эфиром.
Когда противник обмяк, Лабрюйер поднялся и несколько секунд приходил в себя. Ком ваты он оставил во рту у санитара, решив, что такому детине смерть от пары капель эфира не угрожает. И пошел по коридору, поочередно открывая ставни дверных окошек и взывая:
– Клява! Андрис Клява! Студент Клява! Господин Клява!
В одной конуре с зарешеченным окошком сидел седобородый старец, он молча показал Лабрюйеру язык. В другой тихонько пел латышскую песенку хрупкий белокурый юноша. Он повернулся к окошку и, оскалясь, зарычал. В третьей стоял мужчина, голый по пояс, топтался на месте и раскачивался. В четвертой сидел на полу мужчина одетый и читал книжку.
– Клява, это вы? – спросил Лабрюйер.
– Нет, не я, – по-латышски ответил безумец. – Клява убил ребенка. Значит, это не я. Я никого не убивал.
– Слава те господи! – сказал Лабрюйер. Нужный ему человек не рычал и был способен отвечать на вопросы.
– Да, вы не убивали, я это знаю. Клява плохой, а вы хороший, – по-латышски же сказал он безумцу. – Вы умный, вы книги читаете.
– Да, это мои учебники. Мне позволили взять сюда учебники. Здесь хорошо. Здесь можно учиться, и я знаю, что сюда не пустят Кляву.
– Не пустят, – согласился Лабрюйер. – А где вы были перед тем, как попасть сюда?
– Я был в суде. Там судили Кляву. Он – убийца. А я ни в чем не виноват, и меня привели сюда. Тут он меня не найдет.
– Нет, не найдет.
Лабрюйер попытался через окошечко разглядеть камеру, где сидел Андрей Клява. Он увидел сущую конуру с узкой койкой. Другой мебели не имелось, а койка, видимо, была намертво прикреплена к стене. Сквозь зарешеченное окно проникало достаточно света для чтения. Книги стояли у стены двумя стопками.
