Бывшему студенту было, видимо, чуть за тридцать. Вряд ли здешняя кормежка способствовала приятной округлости тела. Худое неподвижное лицо с правильными чертами, костлявые плечи под серой застиранной рубахой, взгляд не в окошечко, на собеседника, а куда-то в левый верхний угол, – все это было болезненно жалким и удручающим.
– Я его боюсь, – признался безумец. – Он девочку убил. На суде так и сказали: убил Клява. А меня оправдали и привезли сюда.
– Это они хорошо сделали. А где вы были до суда?
– В тюрьме. Полицейские думали, что убил я, а оказалось – Клява.
– Бывает, что и полиция ошибается. А где вы были до того, как приехали в тюрьму? Вы ведь приехали? На автомобиле? Вы были у себя дома?
– Нет… Я прятался. Мне потом сказали, что я напрасно прятался. Ведь я не виноват.
– Вы прятались у родственников?
– Нет, в карцере, – сказал Клява. – Там хорошо, тихо, я с собой учебники взял… Не забирайте у меня учебники, я должен окончить курс.
Лабрюйер сообразил, о чем речь.
– Вы прятались в политехникуме?
– Да. Мне сторож свечки дал. Я понимал, что меня поймают, но прятался. Зря я боялся. Ведь в суде узнали правду. Я думал, будто знаю правду, понимаете? Я хотел написать, что произошло на самом деле, но я боялся – найдут, отнимут, и никто уже ничего не узнает… Я хотел написать в учебниках, там есть пустые страницы… Но они хотели отнять у меня учебники! Я не отдал. А если бы написал в учебнике – они бы догадались и отняли, они хитрые. Но я тоже хитрый, я написал…
– И где вы спрятали написанное?
– Я не помню. Я ничего не помню. Но я написал. Я написал!
– Я вам верю. И все ваши друзья вам верят. И Феликс Розенцвайг…
– Кто такой Феликс Розенцвайг?
Тут снизу раздалось кукареканье.
Лабрюйер задвинул окошко ставней и понесся вниз.
А внизу уже шла драка. Два санитара пытались утащить Барсука, а куда – одному Богу ведомо.
Лабрюйер сзади напал на того, кто ниже, захватил за шею, придушил, опрокинул. Со вторым Барсук справился уже сам. Оказалось, кулак у Акимыча бронебойный – санитар на полторы сажени отлетел и спиной в стену вмазался. Смотреть, как он сползает наземь, было незачем, Лабрюйер и Барсук понеслись к забору. Им наперерез бежали больничные служители, но они успели первыми.
– Шашки! – подбегая к дыре, крикнул Лабрюйер.
Он пропустил в дыру Барсука и полез сам, но его схватили за руку, сильно дернули, и он упал на снег.
Барсук понял, что случилось, выхватил у Сеньки зажженную и уже пустившую ядовитый дым шашку, кинул ее в дыру. От такого сюрприза погоня растерялась, а Лабрюйер, кашляя, на четвереньках пополз к забору. Барсук выдернул его за шиворот, и оба, скользя, побежали к «Руссо-Балту». Сенька, подождав, пока из дыры еще кто-нибудь появится, кинул противнику под ноги вторую шашку и пустился наутек.
Сугроб густого серого дыма быстро вырос выше забора. Из дыма доносилась злобная ругань. Несколько прохожих остановились довольно далеко от дымовой завесы, не решаясь приблизиться. Вдруг какая-то баба-латышка принялась заполошным голосом звать полицию.
– Все идет по плану… – еле выговорил Лабрюйер, когда Барсук втянул его в автомобиль. – Гони, Вилли…
– Раздевайся, – приказал Барсук, скинул халат и сунул под сиденье.
Автомобиль буквально перелетел через мост и понесся по Выгонной дамбе.
Лабрюйер никак не мог прокашляться.
– Там перед скотобойней поворот налево, Вилли… И – по Белленгофской…
Мюллер мастерски проделал поворот и обернулся, улыбаясь, – требовал похвалы.
Наконец Лабрюйер избавился от першения в горле.
– Ну, что? – спросил Барсук.
– Как есть безумец… Иначе и быть не могло.
– Так мы зря его добывали?
– Боюсь, что зря. Но нужно хорошенько подумать. Он много странного сказал.
Покружив по городу, Лабрюйер и Барсук отпустили Мюллера недалеко от Александровских ворот. Барсук, забрав мешок с халатами и колпаками, пошел домой – он кроме комнатки в Задвинье снимал другую, недалеко от «Феникса». Лабрюйер, в потертой тужурке и брюках, заправленных в сапоги, похожий на рабочего из ближайшего цеха, отправился в фотографическое заведение пешком, благо две с половиной версты – не расстояние, а он сам себе не понравился – чувствовал, что отяжелел. «Тело, – думал он, – та еще скотина, которую гонять и гонять, чтобы в нужный миг не подвела. Быстрый шаг пойдет только на пользу – а заодно, может, и в голове посветлеет».
Узнав подробности налета, Хорь хмыкнул.
– Но ты ведь был к этому готов? – спросил он. – Твой Клява не скакал козлом и не вообразил себя вождем папуасского племени. В его безумии есть логика – еще Шекспир заметил, что в безумии есть логика.
– Да, его так запугали, что он предпочел сам от себя отказаться. Но он делал какие-то записи. И они, скорее всего, погибли. Тот, кто сдал его в полицию, об этом позаботился.
– У тебя было очень мало шансов, – сказал Хорь. – Я не утешаю! Утешать взрослого человека не то что смешно, а гадко – он себя будет дураком чувствовать.
– То-то Горностай обрадуется…
– Да уж, обрадуется. Скажет – я предупреждал, я предупреждал! Не тот след взяли, пробуйте другие версии! А был ли иной способ понять, тот след или не тот? Не было!
– След тот, – упрямо буркнул Лабрюйер. – Просто я не получил тех сведений, на которые рассчитывал. Вот что…
– Ну?
– Чтобы Горностай не изощрялся, немедленно отдадим ему Мякишева. Он уже давно на парня зуб точит.
– Дело говоришь. Мякишев действительно сейчас больше на «Моторе» нужен. Нельзя оставлять Рейтерна и Розенцвайга без присмотра.
Когда усталый и голодный Сенька вернулся, ему сперва выдали два рубля в порядке вознаграждения, а потом Хорь объяснил новую задачу.
– Там постоянно люди нужны. Приди в заводскую контору, скажи чистую правду – приехал из Люцина, ничего не умеешь, работать хочешь, так чтобы дали чего попроще. Ту же вагонетку от цеха к цеху толкать. И когда немножко там оглядишься, получишь важное задание.
– Ладно, – сказал озадаченный Сенька. – Это что же, все полицейские агенты так? Куда-то нанимаются, трудятся, ждут приказаний?
– Господин Мякишев, таких приключений, как сегодня, у вас еще много будет, – пообещал Лабрюйер, – но скучную работу тоже нужно исполнять. Так что, Сеня, беги ужинать в кухмистерскую, но смотри – если почуешь тухлятину, не ешь, поднимай шум. Ты нам нужен здоровый, а не брюхом скорбный.
Сенька рассмеялся и убежал.
Наутро Лабрюйер пришел к нему в комнату – дать последнее наставление.
– Послушай, Мякишев. Ты там будешь скитаться по всему заводу. Послушай, что говорят об изобретателе Собаньском, – попросил он. – Помнишь? Он тоже люцинский.
