– Как не помнить! – Сенька даже рассмеялся. – А что, он как-то на «Мотор» пролез?
– Выходит, пролез. Видишь ли, он, может, только вел себя как дурачок, а по технической части у него соображение имеется, – объяснил Лабрюйер. – Так что ты впредь выполняй распоряжения господина Горностая, а насчет Собаньского – это уже моя просьба, просто просьба. Что-то мне его поведение сильно не нравится…
– Исполню, – пообещал Сенька.
И Лабрюйер пошел в фотографическое заведение.
Там его уже ждал посетитель – хрупкий, как дитя, старичок в длинном черном пальто. Он сидел у столика с альбомами, положив на колени большую меховую шапку, и легкие седые волосы, когда-то черные и буйно-курчавые, распушились вокруг высокого лба и морщинистого лица, окаймленного довольно длинной и давно не подстригавшейся бородой, тоже седой.
– Господин Гроссмайстер? Добрый день, – сказал, привстав, старичок. – Рекомендуюсь – Хаим-Арон Могилевкер, имел свое выгодное дело и теперь еще могу найти молодому человеку хорошую невесту.
Он говорил на идиш, но Лабрюйер, одинаково хорошо владея русским и немецким, отлично идиш понимал, вот только отвечал по-немецки, и это всех устраивало.
– Добрый день, господин Могилевкер. Вас ведь господин Шнеерзон прислал? – на всякий случай спросил Лабрюйер и сел напротив.
– Да, Абрам сказал: ты можешь услужить хорошему человеку, а это – благодеяние. Я, знаете ли, должен творить благодеяния, это такое правило.
– Это замечательно, господин Могилевкер. Вам сказали, кого я ищу?
– Да, вы ищете Хаву-Матлю Кац. Я ее помню.
– Господи, ну хоть фамилия у нас есть! – обрадовался Лабрюйер. – Погодите, я возьму бумагу и карандаш. Итак – Хава-Матля Кац?
– Очень красивая невеста из Режицы. Но что такое красота, когда татэ – переписчик старых книг, утративший зрение, а мамце – просто глупая курица? Они могли дать в приданое только свои болячки и свои долги.
– Об этом я уже догадался.
– Не будем говорить о печальном, господин Гроссмайстер, это плохо. Я встретил Хаву-Матлю, когда она уже жила одна, в квартире, которую ей подарил один господин перед тем, как от нее уйти. Я был в Риге по делам, мне одна женщина сказала, что видела Хаву-Матлю, очень хорошо одетую, и научила, как ее найти. Я очень хороший сват, господин Гроссмайстер! Я могу женить рижского бургомистра на французской королеве, если очень постараюсь. Я пошел и сказал: «Хава-Матля, тебе тридцать лет, у тебя есть деньги, но все это ненадолго. Однажды тебе стукнет тридцать пять, а денег уже не будет, тогда даже я не смогу тебе помочь. Давай обменяем твои деньги на мужа». Она отвечает: «Реб Могилевкер, кому я такая нужна?» Она так отвечает, но я вижу, что она хочет замуж. И я ей говорю: «Хава-Матля, кому ты нужна – это уже моя забота». А у меня как раз был на примете один чудак. Он из хорошей семьи, но слишком много читал, он подружился с русскими студентами, у него в голове были такие мысли, что страшно вообразить! Его бедные родители сказали мне: «Хаим-Арон, найдите ему еврейскую невесту, пока он не привел в дом русскую или латышку!» Я пошел к нему и говорю: «Берл, ты должен спасти бедную девушку, она сбилась с пути, она погубила свою репутацию, если ты на ней не женишься – то никто не женится, и она совсем пропадет!» Вы меня понимаете?
– Да, понимаю!
Лабрюйер не мог сдержать улыбку – разговорчивый старичок очень ему нравился, а уж история замужества Хавы-Матли – тем более.
– И наш Береле с восторгом кричит: «Во всем виноваты проклятые буржуи, я женюсь на этой девушке, потому что без меня она пропадет!» Господин Гроссмайстер, я за свою жизнь видел столько сумасшедших, что Берл Ценципер – еще не самый главный.
– Ценципер? – переспросил Лабрюйер.
– Да. Они потом уехали жить в Туккум. Я думаю, до сих пор там живут.
– Даже не знаю, как вас благодарить, что вы согласились сюда прийти… – Лабрюйер полез во внутренний карман за портмоне.
– Господин Гроссмайстер, я же сказал – я теперь должен творить благодеяния, – строго сказал старичок. – Я свое уже заработал. У меня, слава богу, два сына и дочь. А если каждый день не совершать благодеяние – Всевышний спросит: «Зачем же я тебя, Хаим-Арон, создал?» А я что отвечу?
– Вы присылайте ко мне внуков, я сделаю фотокарточки, – предложил тогда Лабрюйер, и старый сват задумался.
– Будет ли это благодеянием, если плату получат мои внуки? – спросил он.
– Будет. Знаете что, господин Могилевкер? Я тоже должен совершать благодеяния. Сейчас мы сделаем ваши фотографические карточки, но не для вас, а для ваших внуков и правнуков. Они будут очень благодарны. Не для вас! Для них! Фрейлен Каролина!
Хорь вышел на зов, выслушал задание и постарался на славу – вдвоем они втащили на помост кресло с резной спинкой, круглый столик, на столик положили стопку толстых книг, красиво повесили драпировки. Старичок с огромной радостью позировал перед фотоаппаратом, а потом отозвал Лабрюйера в сторонку.
– Господин Гроссмайстер, я понимаю, как трудно выдать замуж такую девицу. Но ведь сказано: нехорошо человеку быть одному. Хотите, я присмотрю для нее жениха? Конечно, это будет господин в годах. Но ведь лучше пожилой муж, чем вообще никакого.
Когда сват ушел, Лабрюйер сказал Хорю:
– Будешь плохо себя вести – приглашу Могилевкера. И спляшу на твоей свадьбе. А сейчас я бегу на вокзал. Может быть, успею на утренний поезд в Туккум.
Зная, что добираться до Туккума больше часа, Лабрюйер взял с собой газеты и книгу – роман Дюма «Граф Монте-Кристо». Он читал этот роман в молодости, но вот что-то захотелось перечесть.
Туккум был небольшим городком, по сути – еврейским местечком. Стоял он на холмах, иные улицы по сути были лестницами, и пробираться по ним зимой было сложным делом. Торговля там велась скромная, было восемь небольших фабрик, крупным предприятием считался солодовый завод. Лабрюйер прямо на вокзале спросил у кондуктора, не знает ли он семейство Ценциперов, и оказалось – вот их лавка, стоит только перейти через дорогу.
Как Лабрюйер и предполагал, в лавке сидела бывшая Матильда, ныне Хава-Матля Ценципер. Ему было любопытно посмотреть на красавицу, вокруг которой двадцать лет назад развели столько суеты. Увы, красавицей Хава-Матля больше не была, отрастила третий подбородок и грудь, величина которой Лабрюйера прямо-таки сразила наповал. Но, приглядевшись к лицу, он выявил черты былой привлекательности – тонкий нос с едва заметной горбинкой, черные брови безупречной формы, маленький рот с пухлыми красивыми губами, а главное – живые черные глаза.
– Добрый день. Ваш супруг дома? – спросил Лабрюйер.
– Добрый день. А когда он вообще бывает дома? Что господину угодно? У нас все есть.
Действительно, в лавке было все – бумага, чернила, дешевые книжки на всех языках, чай и кофе в больших стеклянных банках, пряности в маленьких банках и пакетиках, соль и сахар, конфеты и печенье, ленты и нитки, деревенская шерсть и фабричные чулки.
