– А не вышла ли она замуж за сапожника Балтвилка? – спросила она саму себя. – Она за него собиралась.
– Хотел бы я с ней потолковать.
– Так это просто! – супруга дворника даже обрадовалась. – Анна – сестра крестной Марии Упит, Мария недавно вышла замуж за столяра Апсита и уехала с ним на Кипенхольм. У этого Апсита сестра замужем за счетоводом Баяром из магазина Мушата, что на Суворовской…
– Хотите покататься на ормане? – спросил Лабрюйер. – До Кипенхольма и обратно? По дороге можно остановиться на Двинском рынке и набрать продовольствия. Там, я слыхал, дешевле, чем на Матвеевском.
По лицу госпожи Берзинь было видно – поездка на Двинский рынок, да еще на ормане, который поможет загрузить в пролетку покупки, для нее праздник.
– Пичу с собой возьмите, – напомнил Лабрюйер, зная, что для мальчишки такое путешествие – целое событие. – Кстати, когда из школы придет – пришлите его ко мне.
– А у Краузе дома мебель стоит, которая от Хуго Энгельгардта осталась, – вдруг заявила госпожа Круминь.
– Ничего удивительного, – согласился Лабрюйер, подумав, что супруга дворника – живая иллюстрация к трактату о классовых противоречиях. Даже если Краузе не писал доноса, факта перевозки дорогой мебели в квартиру достаточно, чтобы невзлюбить богача.
Подал голос телефонный аппарат. Лабрюйер взял трубку.
– «Рижская фотография господина Лабрюйера»? – спросил девичий голос. – С вами будет говорить Москва.
Москва заговорила мужским голосом.
– Записывайте, – приказала она без лишних вопросов. – Найден старший сын госпожи Урманцевой. Аркадий Викентьевич Урманцев, служит в Нижнем Новгороде. Он сообщил, что мать ему не так давно телефонировала и сказала, что хочет пожить в монастыре с тем, чтобы со временем принять постриг. Она обвиняет себя в смерти дочери Марии и, возможно, гувернантки Амелии Гольдштейн. Сына она просила приехать в имение и впредь быть там полновластным хозяином. Господин Урманцев нашел в своих бумагах фотографические карточки, на которых госпожа Урманцева, Мария Урманцева и Амелия Гольдштейн. Копии карточек будут вам доставлены. Все.
– Благодарю, – ответил Москве Лабрюйер. Это уже было кое-что!
Потом в фотографическое заведение телефонировал Росомаха.
– Вечером, попозже, заглянем, – пообещал он.
Ян работал в салоне, Хорь – в лаборатории, исполнял заказ – двести карточек с композицией из видов старых рижских зданий, как если бы картинки были разбросаны по фону с цветами и надписью: «С приветом из Риги!»
– Я не пойду с ними в театр, – горестно сказал он Лабрюйеру. – Тут я еще могу ходить в юбке с блузкой, но для театра нужно вечернее платье. Ты представляешь меня в вечернем платье?!
– Нет, – честно ответил Лабрюйер. – Мое воображение бессильно. Только в театр тебе пойти придется. Там будет их преподавательница итальянской грамоты. Нужно на нее посмотреть. Я не пойду! Госпожа Крамер исчезла не просто так – а потому, что ее увезли. Кто-то очень не хотел, чтобы она со мной встречалась. Неизвестно, что получится, если она увидит меня в театре.
– К вечернему платью нужны открытые туфли на французском каблуке. Вот на эту ножку! – Хорь вздернул подол.
Ножка была самая мужская.
– Но ты же эмансипэ! – вспомнил Лабрюйер. – Все эти рюшечки и воланчики – ниже твоего достоинства! Ты же борешься за женское равноправие! Какое равноправие, если женщина обречена носить французские каблуки? У тебя есть английский тальер? Вот его и нацепи.
– Про равноправие-то я и забыл.
– А напрасно.
– Я устал, – признался Хорь. – Вроде ничего особого не делаю, а устал.
– Ты руководишь отрядом. Это утомляет.
– Сегодня Горностай доложит, что раскопали по Розенцвайгу. Там еще объекты наметились – его бывшие однокурсники. И Барсук пойдет наниматься на «Мотор». Мякишев толковый, но ведь совершенно неопытный. А нужно отследить связи между Розенцвайгом и Рейтерном, нужно найти человека, которого мы тогда спугнули… я спугнул!..
– Перестань, – сказал Лабрюйер. – Я из-за твоих душевных страданий чуть заикой не сделался. Когда утюг за бомбу принял.
– Вы в полиции много стреляли?
– Доводилось. В тир обязательно ходили. Учились стрелять навскидку. Но мы больше друг от дружки ухватки перенимали. А ты запрос о Фридрихе Ротмане сделал?
– Забыл, – признался Хорь. – Извини. Виноват…
– Ну так иди к аппарату и диктуй телефонограмму кому следует. Пусть найдут Ротмана там, где он отбывает срок, и в допросе узнают про некого Краузе с Романовской улицы и про его племянника. Пусть вспомнит все имена! Особо – узнать, что ему известно о Хуго Энгельгардте.
– Краузе с Романовской улицы, – повторил Хорь. – Это – та вторая версия, которой от тебя требовал Горностай?
– Да. Очень может быть, что человек в Федеральном комитете, который за взятку принял ложный донос и дал ему ход, – тот, кто нам нужен. Но, сам понимаешь, разгребать помойку семилетней давности, когда половина фигурантов на том свете, а три четверти остальных чуть ли не в Австралии, дело малоприятное.
– Было бы очень хорошо, если бы ты напал на английский след. Кто-то же снабжал боевиков оружием – и здесь, и в Санкт-Петербурге. А еще возможен японский след – тоже по части оружия.
– Его только нам не хватало. Тогда мы окончательно рехнемся. И в полном составе отправимся на Александровские высоты…
Глава десятая
После совещания Лабрюйер понял одно: ему придется изучить, кто из студентов политехникума в пятом или шестом году оставался в Риге и кто в чем был замечен. Помощников в этом деле не будет, а срок – хорошо бы предоставить сведения к завтрашнему дню.
– Не горюй, брат Аякс, – сказал Енисеев. – Все не так уж скверно. Студенты-немцы большей частью сидели по домам тихо, как мышь под веником, колобродили русские и латышские студенты. Вот они теперь, став видными людьми, и дрожат за свои репутации.
– Но Розенцвайг – немец. Рейтерн – немец. И среди тех молодых инженеров, что я видел на «Моторе», человека четыре – точно немцы и выпускники политехникума. Значит, они что-то натворили во время беспорядков и теперь смертельно боятся шантажистов?
– Очень даже может быть. Как ты понимаешь, у нас был человек на «Моторе», которым занимался Росомаха. Он и проболтался, что кто-то из мастеров сборочного цеха что-то такое по чьей-то просьбе собирался вынести некому покупателю. Ни имен, ничего – только это. Но после ночной стрельбы Росомаха к нему и близко не подходит. Тот из инженеров, кто собрался передать неведомо что неведомо кому, сейчас явно затаился. Поэтому проверить придется всех. И русских, и латышей.
– А ты не допускаешь, что шантажируют двоих или троих? – спросил Лабрюйер. – Участие в этих безумных ночных судилищах на Романовской – как раз то, что сейчас приходится скрывать. Родня как-то сумела обелить своих непутевых детишек, и я боюсь, что их – целая компания, и что они поддерживают друг дружку.
