Пича рассмеялся.
– Нет, он действительно ходил на яхте, и он многих знает в яхтклубах. Но он в самом деле сильно задирает нос.
– Вот видишь. А ты сказал ему, что служишь в фотографическом заведении и уже сам можешь делать карточки?
Пича ахнул – это хвастовство ему и в голову не пришло.
– Помнишь, ты снимал однажды «Атомом»? – спросил Лабрюйер.
– Да!
– Надо бы тебе еще поучиться. И потом я дам тебе задание.
Лабрюйер имел в виду, что снимок, сделанный неопытным Пичей, будет гораздо лучше той невнятной мазни, что публикуется в газетах. И это произведение искусства уже можно будет посылать в Выборг. Может, выборгские мореходы не обратили внимания на название яхты (Лабрюйер предполагал, что оно выведено на борту старым шрифтом, готическим, разобрать который не всякому русскому человеку дано), а вот обводы и всякие парусные подробности они должны узнать.
Ян с большим неудовольствием принес маленький «Атом».
– Сломает, я его знаю, – убежденно сказал Ян. – Потом мы всю жизнь с вами не рассчитаемся.
– Не сломаю!
– Ты его поучи, нужно, чтобы он освоил такое понятие, как резкость, а я пока делом займусь, – велел Лабрюйер и пошел к телефонному аппарату.
Был у него один знакомец, человек удивительный – Леонид Николаевич Витвицкий, журналист и издатель. Он выпускал две газеты – «Рижская мысль» и «Рижские ведомости», знал город и его особенности, как никто другой, поскольку журналистикой занимался чуть ли не сорок лет. Этому-то почтенному мэтру Лабрюйер и телефонировал, чтобы узнать о старых книжниках, и тот, подумав, назвал пару имен.
Через час Лабрюйер узнал кое-что неожиданное, возможно – ценное. Один старичок благополучно помер, другой поменял местожительство и отбыл в Стокгольм, где его и следовало искать. Фамилия старичка была Акке…
Лабрюйер заперся с Хорем в лаборатории и рассказал о своих находках.
– Видимо, Горностай все же был прав, – хмуро заметил Хорь. – Шантаж замешан на беспорядках пятого и шестого года. Что касается воскресшего покойника, то дело было, видимо, так: он от места расстрела как-то дополз до ближайшего дома, где его приютили и перевязали. Потом его переправили к Акке, и вдвоем они при первой возможности сбежали из Риги. Поскольку покойнику документов не полагается, старый Акке, наверно, выдал его за своего родственника, потерявшего паспорт. Время было смутное, в Европе знали, какие безобразия у нас творятся, старику в Швеции поверили, Энгельгардту выписали новые документы. И, знаешь, я думаю, что он, как граф Монте-Кристо, уже однажды тайно побывал в Риге, собрал сведения о Краузе. И теперь прибыл с прямой целью – уничтожить его. И полиция оказалась бы бессильна – никто бы не подумал на выходца с того света. Ротман мог выдать Энгельгардта полиции. Казалось бы, лучше всего – отступить и снова затаиться. Но он так страстно желал отомстить…
– Его узнал кто-то, кроме Ротмана. Ведь не Ротман же его удавил.
– А ты не думаешь, что это был сам Краузе?
– Ты видел, чем удавили Энгельгардта?
– Чем?
– Я разве тебе не показывал?
Крепдешиновый шарф, который отдала ему Лореляй, Лабрюйер не захотел нести домой и спрятал в фотографическом заведении, в чулане с реквизитом. Увидев этот бледно-голубой шарф с бахромой и размытым рисунком, Хорь согласился – мужчина такое на себя не намотает.
– Может быть, Краузе взял этот шарф для отвода глаз? Чтобы подумали, что Энгельгардта удавила женщина? – спросил Хорь. – Такое бывает?
– Теоретически. Если Краузе пришел к Энгельгардту в комнату, допустим – чтобы отвлечь его разговором, то должно же было хватить у покойника ума не поворачиваться к этому господину спиной. А если повернулся на миг… Ну-ка, разыграем сценку. Я буду Краузе, ты – Энгельгардт. Шарф, допустим, спрятан за пазухой…
Они пробовали и так, и сяк. Хорь вспомнил про индийских тугов, мастеров удушения. Лабрюйер ответил, что в той путанице, с которой наблюдательному отряду приходится иметь дело, только тугов недостает. Наконец они пришли к выводу: Энгельгардта убивали двое, один отвлекал и потом придержал ему руки, второй душил.
– А из того, что использован такой неподходящий предмет, видно, что в убийстве участвовала женщина, – сказал Хорь. – Если убийца – Краузе, то, может, женщина – госпожа Краузе?
– Из опроса свидетелей известно, что на лестнице дома были замечены мужчина и женщина, которые там не живут. Домик такой, что много народа его навещает. Но мы забываем, что Энгельгардту было за пятьдесят, и он мог иметь не одного врага.
– Главный – Краузе.
– Как знать… – Лабрюйер покрутил в руках свернутый жгутом шарф. – Нужны хотя бы косвенные доказательства…
Скрипнула дверь – это госпожа Круминь пришла мыть пол. Увидев шарф, она посмотрела на него с большим интересом.
– Зачем господину портить такую красивую вещь? – спросила она. – Дайте мне, я выглажу своим новым утюгом.
– Вам этот шарф нравится? Забирайте его совсем…
– Но это же шарф фрейлен Каролины!
– Госпожа Круминь, мы этот шарф нашли. Кто-то забыл его в садике возле Александроневской церкви. Может, женщина гуляла там с детьми, положила свои вещи на лавочку, потом не все собрала. Вы спросите у соседок – вдруг они на ком-то видели этот шарф. У вас же тут много подружек, которых вы приглашаете на кофе с цикорием. Если хозяйка не найдется, шарф останется у вас, – пообещал Лабрюйер.
– Я так и сделаю.
– А если хозяйка найдется – может так случиться, что она не захочет, чтобы ей эту потерю вернули. И все равно шарф останется у вас.
– Как можно отказаться от такой красивой вещицы? – удивилась супруга дворника, расправила шарф, аккуратно сложила его и погладила шелковистую бахрому.
Ян и Пича извели два рулончика пленки и пришли их проявить, чтобы Пича увидел плоды трудов своих. Поняв, что Пичу тоже учат ремеслу, супруга дворника совсем воспарила духом. Возможно, она увидела внутренним взором собственное фотографическое заведение, перед которым клиенты с раннего утра занимают очередь, а два красавца-фотографа, ее сыновья, потеряли счет и деньгам, и любовным победам. Только этим можно объяснить ее страстное желание учинить в салоне немедленную генеральную уборку со стиркой всех драпировок и выбиванием пыли из чучела козы.
Лабрюйер спасся бегством.
Он прогулялся дважды вокруг квартала, проделывая все те финты, что положено проделывать человеку, желающему обнаружить слежку за собой. Вроде бы топтуна не было. И это казалось даже подозрительно – не могли агенты Эвиденцбюро совсем отказаться от слежки; значит, они оборудовали поблизости наблюдательный пункт, и это могла бы быть гостиница «Франкфурт-на-Майне», выходящий окнами на улицу номер, если бы противник не знал, что именно гостиница, где жил провалившийся агент Атлет, он же Красницкий, будет изучена в первую очередь.
