Но докладывали они хором, на два голоса, на манер оперного дуэта, и Хорь даже не сразу понял значение новости.
– Значит, подменили изобретателя! – он даже обрадовался. – Вот она, вторая ниточка, за которую наконец можно будет потянуть!
Первой был Феррони.
– Но это не та ниточка, которую мы искали. Мнимый Собаньский появился на «Моторе» после того, как оттуда стали просачиваться ценные сведения. Я думаю, вот что произошло. Вокруг заводов крутился человек не из Эвиденцбюро, а откуда-то еще. Он познакомился с люцинским гением и сообразил, что проще всего выдать себя за провинциального изобретателя, этакого Кулибина. А у Собаньского куча чертежей и описаний, отчего ж не воспользоваться.
– Это, выходит, итальянец?
– Вряд ли что природный итальянец. Скорее, человек, которого итальянцы наняли. А Собаньского, боюсь, найдут уже по весне, когда снег сойдет.
– Нужно устроить военный совет, – решил Хорь. – Если фальшивый Собаньский действительно завербован итальянцами, то он же как-то поддерживает с ними связь. Ты, Мякишев, даже не представляешь, какую услугу нам оказал!
– Он главарь шайки? – с надеждой спросил Сенька.
– Н-ну… вроде того… Считай, что первый помощник главаря, – вывернулся Лабрюйер. – Сейчас ты умоешься, попьешь с нами чаю и пойдешь к себе ночевать. Твоя задача – следить за фальшивым Собаньским. Может быть, тебе удастся понять, где он поселился. А моя задача – с утра телефонировать Линдеру и спросить про неопознанные трупы.
Напоив Сеньку чаем и отправив его домой, Лабрюйер и Хорь устроили совещание.
– Может быть, блондинка, которая крутится возле «Мотора», уже знает, что люцинский изобретатель фальшивый? – спросил Хорь.
– Трудно сказать, что она знает. Но выследить этого Собаньского необходимо. Жаль, Фирст запропал. А он обещался погулять возле дома на Нейбургской и разобраться, что там происходит.
– В следующее воскресенье пошлю туда Горностая. У Акимыча и так заданий хватает. И Росомаха не бездельничает.
По голосу Лабрюйер понял: Хорь считает роль чертежника, исполняемую Енисеевым, чем-то вроде давосского санатория для чахоточных девиц. Понимает, что хитрый Горностай изучает всех, кто на «Фениксе» причастен к исполнению военных заказов, но ничего не может с собой поделать…
Наутро Лабрюйер вышел очень рано. По всем улицам стоял скрежет – дворники чистили тротуары, сгребали снег в длинные кучи, потом по мере возможности вывозили их во дворы.
Поговорив с дворниками и потратив на эти беседы два двугривенных, Лабрюйер узнал: если ему угодно снять квартиру именно в этом доме, то кроме парадного входа на Романовской есть и черный ход, из которого можно двором выйти на ту же Романовскую, а можно очень мудреным маршрутом, со множеством поворотов, на Невскую. Но, чтобы выбраться со двора за домом, нужно войти в довольно узкий проход, сейчас еще загроможденный снегом. Лабрюйер примерно понял, как, в самом скверном случае, будут убегать супруги Краузе, и обрадовался – действительно, вполне хватит Акимыча во дворе и Хоря на улице.
Оставалось узнать распорядок дня Краузе, и об этом попросили госпожу Круминь. Насчет шарфа ей объяснили, что он нужен для одного дела и будет ей вручен дня через два или три, да еще с каким-нибудь подарочком.
Росомаха появился на следующий вечер.
– Акимыч занят, ведет вашего красавца с Большой Кузнечной. Он уже установил, откуда красавцу телефонируют, – сказал Росомаха. – Что, Леопард, наконец переходим к военным действиям?
– Так откуда?
– Из Задвинья.
– С Нейбургской?! – обрадовался Лабрюйер.
– Нет, с Виндавской. Он говорит – это неподалеку, дом на Виндавской стоит на задворках второй больницы. Так что ты затеял, Леопард?
– Если Бог будет к нам милостив – мы узнаем имена студентов, осуждавших невинных людей на смерть и избежавших наказания.
– Я очень удивлюсь, если эти люди еще в Риге.
– А чего бы им не жить в Риге, если судебный процесс уже состоялся, вместо них осуждены другие, а они могут преспокойно строить свою карьеру? Тут – вся родня, тут все связи… По крайней мере, один человек из них – в Риге. Тот, которого теперь шантажирует Эвиденцбюро.
– Хотелось бы, чтобы все было так просто.
– Хочешь сказать, что добраться до этого семейства Краузе было просто? Для этого покойник потребовался. Надеюсь, только один.
– Краузе?
– Ах да, ты же не знаешь…
Лабрюйер рассказал про Энгельгардта.
– Их надо брать ночью, когда они в теплых халатах, она – в ночном чепчике, а он – в колпаке, – сказал Росомаха. – Такие люди должны ощутить себя беззащитными. Что может быть беззащитнее мужчины без штанов?
– Дети поднимут шум. Горничная и няня… погоди, там же еще должна быть кухарка…
– Не поднимут, все пройдет очень тихо. Родители сразу догадаются, что шум им ни к чему.
Лабрюйер удивился – Росомаха говорил очень жестко.
– Ты сразу невзлюбил их? – спросил Лабрюйер.
– У меня брат в пятом году погиб. В жандармах он служил… Близнец, понимаешь?! Близнец! Мы не разлей вода были!
– Вот что…
– Да. У меня к этим шкубентам свои счеты.
– Прости… Я не знал…
– Да чего уж там…
Лабрюйер похлопал Росомаху по плечу – как еще показать свое сочувствие, он не знал.
– Хорошо, ночью, – сказал он. – Тогда придется работать отмычками. А если дверь будет заперта на цепочку или на засов?
– Мы войдем с черного хода. Там чаще всего – обычный крючок. Так что сперва сходим, разведаем обстановку, посмотрим заодно, куда выходят окна. А потом уже совершим налет. Твоя мадам Круминь там бывала, может она хотя бы на словах изобразить план квартиры?
– Я не удивлюсь, если она его и нарисует.
Росомаха был прав – дверь черного хода запиралась на ключ и на крючок, который легко откидывался лезвием ножа. Но перед штурмом им вместе с Акимычем пришлось заблаговременно проникнуть во двор, потому что дворник, человек ответственный, запирал на ночь и парадное, и кованые ворота подворотни. Они открыли дровяной сарай, разобрали часть поленницы и устроили что-то вроде дивана на три персоны. План операции был составлен совместно с Хорем. Хорь должен был вскоре появиться на улице и прохаживаться между парадным и подворотней.
– Все будет хорошо, – сказал Акимыч. – Я эту публику знаю. Для спасения своей шкуры на все пойдет, а уж про ближнего гадостей наговорить – это за милую душу.
– Не заврались бы, – задумчиво ответил Лабрюйер. – Племянник этого Краузе, Эрнест Ламберт, дружил со сволочами из комитета. Как бы Краузе о нем не умолчал.
– Если умолчит – невелика беда, раз ты про него знаешь, – заметил Акимыч.
