Краузе закивал. Лабрюйер избавил его от одеяла во рту.
– Это все – ложь, ложь, свидетелей вы подкупили! – заявил Краузе. – Не было в Риге никакого Энгельгардта. Приехал какой-то похожий на него человек, где-то поселился, при чем тут мы?
– Вот шведский паспорт Энгельгардта, – Лабрюйер достал из кармана документ. – Полицейские обнаружили тело без документов. Понимаете? Один добрый человек телефонировал в сыскную полицию и объяснил, чей труп лежит в комнате. И теперь к этому трупу приводят всех, кто семь лет назад был знаком с Энгельгардтом. Я уверен, что несколько человек его уже опознали.
– Мы тут ни при чем!
– А сейчас помолчите минутку. Пусть скажет ваша супруга.
Росомаха освободил рот жены Краузе.
– Мы ни в чем не виноваты! – сразу заявила она.
– Совсем ни в чем? – Росомаха, удерживая ее одной рукой, другой вытащил из кармана шарф-удавку и картинно им взмахнул.
Женщина закричала было, но крик получился коротким – крепкая ладонь запечатала ей рот, а нарядный крепдешин опустился на лицо. Прикосновение шарфа-удавки ввергло ее в безумие – она завертелась и забила в воздухе ногами.
– Надо же, как дама испугалась модного шарфика, – язвительно заметил Росомаха. – Отчего бы вдруг? Краузе, перестаньте наконец врать. Люди, что живут в меблированных комнатах на Выгонной дамбе, видели мужчину и женщину. Если вас предъявят этим людям – сами понимаете, что получится. А теперь – кто на самом деле заседал в Федеративном комитете?
Краузе молчал.
– Кто на самом деле заседал в этом проклятом Федеративном комитете? Имена! Ну? – Лабрюйер был спокоен, но, хорошо себя зная, он иногда побаивался собственного спокойствия – мог, долго себя сдерживая, вдруг сорваться, а опомниться, уже когда кулаки ободраны о вражеские рожи.
– Фридрих Ротман…
– Вранье. Вы показали на Ротмана, остальные свидетели были мертвы или сбежали, проверять это дело тогда не стали.
– Рихард Берзинь, актер.
– Рихард Берзинь, актер, – повторил Лабрюйер.
– Где он сейчас?
– Я не знаю.
– Плохо. Еще! Ваш племянник Ламберт тоже там заседал?
– Нет.
– Значит, заседал. Еще?
– Эрик Шмидт. Он учился в политехникуме.
– Эрик Шмидт. Еще?
– Я не уверен…
– Уверены, уверены, – ободрил его Лабрюйер.
– Я там как-то видел Феликса Розенцвайга…
– Как он выглядел? – на всякий случай спросил Росомаха.
– У него очень светлые кудрявые волосы, – подумав, ответил Краузе. – Он высокий, выше меня. Он там был чуть ли не главный.
– Феликс Розенцвайг. … Еще! – потребовал Лабрюйер.
– Еще какой-то латыш был, из анархистов, очень кричал о победе пролетариата и что нужно уничтожить государство.
– Какой-то латыш… А Теодор Рейтерн там тоже был?
– Какой Рейтерн? Да, Рейтерн, я вспомнил! Он был там, он там заседал! Я его там видел!
– Этот как выглядел?
– Плотный, среднего роста… на своего батюшку похож…
– Шмидт, Берзинь, Рейтерн, Розенцвайг. Это все? Не считая вашего племянника?
– Племянник не состоял в комитете! Еще тот анархист.
– А племянника вашего где искать?
– Как будто вы не знаете…
– Ясно. Ну, Краузе, шарф мы забираем. Если успеете собраться и удрать – ваше счастье. Вы тот еще сукин сын, но… но поторопитесь. И если бы вы с женой не убили Хуго Энгельгардта – он бы вас убил, дети бы сиротами остались. Мы уходим. Попытаетесь поднять шум – вам же хуже будет. Телефонировать в полицию – дело пяти минут.
– Уходим, – согласился Росомаха и очень галантно добавил: – Спокойной ночи, госпожа Краузе.
Они быстро вышли на кухню и сбежали по узкой лестнице во двор.
– Ну, что? – спросил Барсук.
– Эрик Шмидт, Рихард Берзинь, Теодор Рейтерн, Феликс Розенцвайг. И безымянный анархист, который сейчас уже где-нибудь в Австралии, – ответил Росомаха. – Ну, веди нас, брат Сусанин. Нужно поскорее выбраться и успокоить Хоря. Он на улице, наверно, уже переволновался.
– Шестеро детишек – кто им мамку заменит… – Лабрюйер вздохнул и спустил с лица платок. – Мамка и тятенька – те еще сволочи… Ну, есть еще и Божий суд. Посмотрим, как Господь с этим семейством управится. Покойный Энгельгардт тоже был не рождественский ангелочек. Идем…
Они дворами вышли на Невскую и поспешили к Романовской – снимать Хоря с поста.
– Ну, что? – спросил Хорь.
– Четыре имени, – доложил Лабрюйер. – По крайней мере трое годятся в подозреваемые. Эрик Шмидт, Теодор Рейтерн и Феликс Розенцвайг. Да еще непонятно, куда подевался племянник Краузе – Ламберт.
– Рейтерн… – повторил Хорь. – Ну, точно – он! Рейтерн – брат Гели! Теодор Рейтерн! Это с ним меня в Латышском обществе знакомили!
– Тогда его нужно вычеркнуть из списка подозреваемых.
– Почему? – разом удивились Хорь и Росомаха.
– Потому что госпожа Лемберг, которая на самом деле госпожа Крамер, еще только начинает вокруг него петли вить.
– Леопард, ты ошибаешься. Если эта госпожа Крамер – агент Эвиденцбюро, то да – Рейтерн вне подозрений. А если она и есть тот итальянец, который теоретически должен появиться в Риге? – спросил Росомаха. – И она подбирается к братцу через подружек сестрицы?
– Господа, если вам угодно до утра на перекрестке торчать, то я лучше пойду греться, – объявил Акимыч. – И вам, кстати, рекомендую. Служить Отечеству с соплями по колено – это моветон.
– У Горностая ты таких афоризмов нахватался, что ли?
Они через черный ход забрались в лабораторию и там приготовили себе горячий и крепкий чай. Хорь завел небольшое хозяйство – крендельки в жестяной коробке, баночку меда.
– Нужно присмотреть за этими Краузе. Мало ли что – так чтобы знать, куда их понесет нелегкая, – рассуждал Росомаха. – Леопард, ты ведь разговаривал с их бывшей горничной? Может, еще раз к ней сходишь, узнаешь, где у этих Краузе родня?
– Если у них в головах мозги, а не сенная труха, они побегут туда, где их искать не станут, – возразил Лабрюйер. – Я бы в таком деле, как анархисты в шестом году, утекал в Швецию.
– У них детишки, – напомнил Акимыч. – Самых младших они могут оставить родне. Росомаха прав – надо бы сходить к горничной.
– Я завтра весь день буду заниматься заводом «Мотор», – сказал Лабрюйер. – Доберусь до Фирста, узнаю, какие сокровища он откопал, и сам поеду на Нейбургскую улицу. Думаю, Хорь не станет возражать. И не забывайте, что по «Мотору» расхаживает фальшивый Собаньский и всюду сует нос.
