– Хорь, идея хорошая, но требуется основательная доработка, – сказал Росомаха. – И точный план.
– Да, план, – согласился Лабрюйер. – План операции по дезориентации противника. Давай, Хорь, думай.
– А что мне еще остается? – спросил Хорь. И потом, когда Енисеев и Росомаха ушли, а Лабрюйер засобирался домой, взял «Атом» и пошел проявлять пленку, хмуро сказав, что за несложным делом и в одиночестве ему лучше думается.
Наутро Лабрюйер получил фотокарточки с жизнерадостной физиономией Розенцвайга. Вечером он поехал на вокзал и отдал пакет проводнику. Погоня за маньяком продолжалась.
На вокзале Лабрюйер встретил Теодора Рейтерна. Тот провожал двух молодых морских офицеров. Узнав человека, который присутствовал при споре о гидропланах, Рейтерн поклонился. Лабрюйер также ему поклонился. Они ушли с перрона, но встретились на площади, где, как на грех, не случилось ни одного ормана, хотя уже собралось немало желающих выбраться из этого неудобного места в Петербуржский форштадт.
Чтобы попасть на Первый рижский вокзал, откуда уходили поезда дальнего следования, с той же Александровской, нужно было брать ормана, и он делал препорядочный крюк, еще и потому, что городские власти собрались наконец объединить два вокзала, Первый и Туккумский; все было разрыто и перегорожено; на зиму работы приостановили, но совсем не прекратили. Орманы знали, когда приходят и уходят поезда, теоретически тех, кто привез опаздывающих пассажиров, должно было собраться у входа, на Гоголевской, немало, а практически – куда-то все подевались.
Наконец появились два, взяли седоков, примчался и третий. Как-то вышло, что к нему разом устремились Лабрюйер и Рейтерн. Обнаружив, что впору ссориться из-за ормана, они посмотрели друг на друга сердито – и вдруг разом рассмеялись.
– Там же два места, – сказал Рейтерн. – Мне одному столько не нужно.
– Да и мне, – ответил Лабрюйер. – Садитесь, я за вами. Ну, до чего договорились господа Калеп и Дыбовский?
– Дыбовский достал финансирование, но считает свою модель идеальной для тех задач, которые ей предстоит выполнять, – ответил Рейтерн. – Я плохо разбираюсь в обводах фюзеляжа и верю на слово, что брезент позволит увеличить скорость, мое дело – мотор. А Гаккель еще дважды приезжал, спорил с Дыбовским. Но Военному министерству виднее.
– Мне понравилась модель Гаккеля. Она такая, как бы сказать… элегантная!
– Да, красивая. Честно говоря, его гидроплан на самом деле первый. И «Гаккели» хорошо себя показали – «Гаккель-седьмой» даже военное ведомство купило за восемь тысяч рублей.
– Ого!
– А вы думали, авиация – дешевое дело? Тут не то что о больших – об огромных деньгах речь. Я не очень понимаю дирекцию «Руссо-Балта». Раз уж Гаккеля взяли туда трудиться в авиационном отделении, раз уж построили гидроплан – надо было его и дальше продвигать. А он у них стоит на заднем дворе, и хорошо еще, если под навесом. Как-то это нерасчетливо и непрактично.
– Да, они могли получить заказ от Военного министерства.
– Может быть, они уже попробовали этот гидроплан в деле и обнаружили в конструкции неполадки?
– Тогда бы Гаккель вел себя иначе. Он ведь принес модель именно того гидроплана, что построен на «Руссо-Балте»?
– Я в этом уже не уверен.
Они толковали о моделях, причем Рейтерн терпеливо объяснял Лабрюйеру все непонятные слова, пока орман не привез их на Александровскую.
– Я еду дальше, хочу еще визит нанести, – сказал Рейтерн. – Спрячьте кошелек. Могу же я подвезти вас просто по дружбе, как человека, которому тоже интересна авиация?
– Приходите ко мне в «фотографию», сестрицу приводите! – пригласил Лабрюйер. – И невесту, если у вас уже есть невеста.
На том и расстались.
Беседа несколько озадачила Лабрюйера. Теодор Рейтерн ему понравился – спокойный, приятный в общении, увлеченный своим делом человек, вдобавок – с располагающей внешностью. Он был похож на отца – такое же крупное лицо, правильные черты, густые волосы, только у старого Рейтерна лицо уже обвисло и волосы поседели. А вот на человека, способного выносить смертные приговоры, он похож не был…
Видимо, в списке студентов, бывавших в проклятом комитете, против фамилии Рейтерна следовало поставить вопросительный знак.
Прибыв в «фотографию», Лабрюйер заглянул к Хорю в лабораторию. Тот был сильно не в духе.
– Должна быть еще одна возможность разыграть эту карту! – заявил Хорь. – Я ее пока не вижу, но я ее найду!
Лабрюйер сразу понял, о чем речь.
– То есть ты не желаешь ломать комедию с Феррони и его дружком?
– Совершенно не желаю!
– Только потому, что это предложил Горностай?
– Ну… в общем… и это тоже… Если бы предложил ты… Впрочем, нет! Такие вещи я должен придумывать сам! – заявил Хорь. – Ты же видишь – он меня дразнит!
– Тебе его так просто не переиграть.
– Сам знаю!
Лабрюйер задумался.
– Хорошо, оставим в покое Феррони. Сама идея заставить разбираться с самозванцем Эвиденцбюро – хорошая?
– Это называется «каштаны из огня».
– Какие каштаны?
– Это французская поговорка. Мы басню Лафонтена в корпусе учили, называется «Обезьяна и кот». Обезьяна приспособила кота, чтобы таскал для нее печеные каштаны из золы. Оттуда и поговорка. Но, знаешь, это хорошо, чтобы вывести фальшивого Собаньского из игры. Но с кем этот самозванец связан, кому передает сведения – мы не узнаем уже никогда.
– Или узнаем – когда доберемся до голубчиков из Эвиденцбюро. Они и расскажут. Или ты не веришь, что мы их изловим?
Хорь рассмеялся.
– Должны изловить!
– Ну так думай. Я за тебя изобретать план не собираюсь. Сам справишься.
Хорь вытащил из кюветы с проявителем карточку и внимательно изучил ее.
– Пожалуй, можно в закрепитель. Справлюсь… Справлюсь!
– Давай-ка, заканчивай работу и пойдем домой.
– Да… Погоди… Напомни мне, кто у нас подозреваемые.
– Эрик Шмидт, Теодор Рейтерн, Феликс Розенцвайг. Племянник Краузе – Эрнест Ламберт. Есть еще актер Берзинь – он тоже состоял в Федеративном комитете.
– Надо поискать Берзиня. Актер вполне может оказаться любовником чьей-то жены и получать сведения через нее. Сомнительно, да! Но проверить надо. И Ламберт, о котором мы знаем очень мало.
– Только то, что племянник.
– Шмидт – на «Унионе», Розенцвайг – на «Фениксе», Рейтерн – на «Моторе»…
– А сведения идут отовсюду? Это точно?
– Будем исходить, что отовсюду.
– Шмидта, думаю, можно вычеркнуть – он любовник Луговской. Она вряд ли завела бы любовника, от которого нет практической пользы. Наверно, это ее единственная возможность узнавать о заказах, размещенных на «Унионе», – сказал Лабрюйер. – Остаются трое. И мне что-то все больше кажется подозрительным Розенцвайг.
