Лабрюйер прекрасно помнил, чья это идея, но спорить не стал. Есть вещь, которые в юном существе способно истребить только время.
– Столько времени потрачено, – вот и все, что он сказал. – Ну, значит, привлекаем к делу Калепа. Ведь этот подлец не каждый день на заводе околачивается. Я свяжусь с Калепом, объясню ему положение дел, пусть заманит к себе этого изобретателя, а сам телефонирует нам.
– Нужно будет держать наготове Вилли Мюллера, чтобы сразу туда помчаться.
– А по дороге захватить Линдера, Горнфельда или того из инспекторов, кто будет свободен. Я сам свяжусь с ними.
– И пусть возьмут с собой наручники. Неизвестно, чего от этого подлеца ожидать.
Разговор с Линдером вышел забавный: в самом деле, трудно расследовать убийство, когда нет трупа; может, подлинный Собаньский все-таки жив и где-то прячется; мог же он, допустим, просто продать богатому господину свои чертежи? Или же чертежи похищены, что, конечно, плохо, но с убийством несопоставимо.
– Главное – обвинить этого человека в убийстве, а потом действовать по приказу из столицы, – сказал Лабрюйер. – Если нужно, будет телеграмма из столицы.
Пока договаривались о телеграмме, прибыли Пича и Кристап. Скуя не только высадил их на Гертрудинской, но и сам привел – чтобы все видели, как он понимает ответственность.
На два голоса мальчишки сообщили – два гривенника потрачены на конфеты, Матис Витинь запечатлен, но насчет матросов с «Лизетты» – дело темное. Раньше, очень давно, нанимали Кришьяниса Лиепу, но теперь этот Кришьянис – старый дед, в море не выходит. Матис знает двух матросов, которые занимаются «Лизеттой» и ходят на ней, но они – неместные. Одного зовут Герц, другого – Франк, а имена это, фамилии или вообще клички – Матису неизвестно. Оба по возрасту ему в отцы годятся, оба – явно из тех опытных моряков, что полсвета обошли, угомонились и бросили якорь в тихом месте. Дружбы с Витинем-старшим у них не получилось, он их терпит, потому что ему платят. И ни с кем из островитян они не подружились, разве что, может, в яхтклубе нашли себе приятелей.
– Среди этих старых моряков такие типы иногда попадаются – каторга по ним плачет, – сказал Лабрюйер Хорю. – Съезжу-ка я к Андрею. Он много сомнительной моряцкой публики в лицо знает. Мартин, теперь твоя очередь. Что там с дочкой Лемана?
– Совсем непонятно. Сперва все дети куда-то съехали, потом и она с мужем. Жили у них в доме два крепких парня – уже и этих нет, а за домом смотрит дворник Озолс, он там сына с молодой женой пока что поселил. Ну, жильцы на месте, никто их не трогает…
– Они чего-то сильно боятся, – сказал Хорь. – Видимо, старый Леман слишком много знал.
– Мартин, сейчас повезешь меня к Андрею. Жаль, что будочников еще не снабдили телефонными аппаратами… – и Лабрюйер пошел одеваться.
Андрей был рад визиту и сразу сказал: да, Герц и Франк ему лет двадцать как знакомы, но в Московском форштадте появляются теперь редко, нанялись в яхтклуб, что на Штинтзее, там причалы, принадлежащие Императорскому яхтклубу, и какие-то дома – тоже его собственность. И чего им там, в Кайзервальде, не жить – в тишине, в покое, зимой – яхты на стапелях караулить, подледным ловом баловаться, ходить на охоту, летом – катать дам и господ по красивому озеру, из которого через Мюльграбен можно выйти на Двину и дальше – в залив? Еще он сказал, что в молодости оба были буянами, но как подошло к пятидесяти – не то чтобы смирились, но научились не ввязываться в первую попавшуюся драку.
Лабрюйер записал приметы обоих моряков: Герц повыше, Франк пониже, оба – с особенными «шкиперскими» бородками, окаймляющими лицо, и бородки уже с порядочной проседью, у Герца левое ухо рваное, у Франка нос кривой – видно, не в одной драке с кулаком рандеву было, а на левой ноздре сидит большая бородавка.
Теперь оставалось совсем немного – узнать, где в Кайзервальде дача Розенцвайга.
Это Хорь поручил Енисееву и очень скоро получил ответ: нет там у него никакой дачи, да и не предвидится, потому что на дачу в таком аристократическом месте у него просто нет денег. Да и не нужна она ему – вот яхта нужна, мотоцикл нужен. Разве что женится и заведет детишек – тогда задумается о даче.
– Как-то все ниточки тянутся к Кайзервальду, – сказал Хорь. – Похоже, пора нам самим туда наведаться. Ты умеешь бегать на лыжах?
– Не доводилось.
– Тогда я сам с Росомахой отправлюсь, я-то умею, он – тоже. Скажу ему купить лыжи…
– Лыжи-то на что?
– Там лес, Леопард, ты же сам меня за картой посылал, я посмотрел. Все эти виллы и новомодные коттеджи стоят, можно сказать, в лесу, а по берегам озера – небольшие усадьбы, как раз у джутовой мануфактуры – Нейхоф. Там удобнее всего пробежаться на лыжах, и по лесу, и по берегу, и все посмотреть, а если придется кого-то догонять – так хоть не по колено в снегу.
Лабрюйер задумался. Был в его жизни случай, когда пришлось преследовать компанию налетчиков почти что по колено в снегу, и тогда лыжи действительно пригодились бы.
– Ты прав, – сказал он. – Нужно будет и мне поучиться.
– Невелика наука. Ты ведь не дохляк какой-нибудь, просто встанешь на лыжи и побежишь.
Лабрюйер вздохнул – дохляком-то он не был, но фунтов двадцать лишнего веса на себе таскал.
Вечером пришел Акимыч.
– Горностай случайно на след Ламберта напал, я проверил – он самый. Был в пятом году студентом…
– А теперь на каком заводе?
– На заводе?! – Барсук расхохотался. – Хорь, там такое дело… даже и выговорить неловко… Он такой доктор, что туда руками лазает…
– Куда – туда?
– Ну – туда, к бабам… такой вот доктор… На это выучился!
– Это называется акушер, – сказал Лабрюйер.
– Кабы акушер! Акушеры – святые люди. А этот бабам выкидыши делал, что ли, и за это его даже судили. Тьфу! Сволочь, и ничего больше!
Лабрюйер вспомнил, как сердито Краузе отзывался о племяннике.
– Ладно, Акимыч, из песни слова не выкинешь, – сказал он. – И чем же теперь этот голубчик промышляет?
– Да все тем же. Для видимости держит кабинет, где лечит какой-то водицей и белыми шариками. Шарлатанство, да и только. А дамочки туда так и бегают – известно за чем.
– Значит, шарлатана из списка вычеркиваем… – начал было Хорь.
– Нет. Сперва с ним потолкуем. Понимаете, господа – вот и Росомаха не даст соврать! – этот мерзавец Краузе, когда выдавал студентов, заседавших в Федеративном комитете, как-то странновато о них говорил. Давайте-ка проверим эти сведения. Фрейлен Каролина…
– Опять?! – возмутился Хорь.
– Нужно попасть в ту его берлогу, где он оперирует дам.
Акимыч расхохотался.
– Вот не думал, что на старости лет будет так весело служить!
– Акимыч, где этот изверг рода человеческого промышляет? – спросил Лабрюйер.
