Подхватывает меня под локоть и насильно тащит в сторону калитки, после чего мы обе выходим за пределы двора.
— Ты что вытворяешь, Жень? — начинает женщина тихим шипением. — Твой муж ни слова мне не сказал, как мы сюда явились, но по его виду и так всё понятно. Даже идти сюда изначально не хотел, когда я его позвала… Правда теперь понятно почему… У вас не ладится? Ты ему так мстишь за то, что мы тебя заставили сюда приехать? Не находишь, что использовать Артёма для этих целей — это уже чересчур?
Ведёшь себя, как… — так и не договаривает, неприязненно поджимая губы.
А я просто стою и молча смотрю на неё, невольно размышляя о том, что, конкретно в данных обстоятельствах совсем не узнаю её. За всю мою жизнь она ни разу не читала нотации и уж тем более не лезла в личную жизнь.
Что изменилось?
— Дочь! — переходит на повышенный тон мама. — Объяснись!
Моё сердце болезненно сжимается. Нельзя ей так нервничать. Тем более, из-за меня.
— Никого я не использую. И Рома молчит, потому что прекрасно знает это, — произношу негромко, решив, что воспользуюсь диалогом по максимуму, раз уж так вышло. — Я развожусь, мам. Ухожу от него. Решила начать всё заново.
Негодование в серых глазах сменяется на откровенный ужас.
— А как же Матвей… — почти не слышно шепчет она.
Теперь она выглядит растерянной.
— Мы пока не решили, — говорю, как есть. — Я Роме о разводе вообще только сегодня сказала. Не обсудили ещё ничего толком. Но забрать ему сына у меня я не позволю точно, так что не переживай. Договоримся как-нибудь.
Я и сама себе в этот момент не верю. Но пытаюсь изображать обратное изо всех сил.
И даже получается выдавить довольно искреннюю приободряющую улыбку, когда вижу, как по маминым щекам катятся слёзы.
— Ну а ты-то чего расстроилась? — произношу ласково, обнимая её за плечи. — Я же сказала — договоримся мы, всё хорошо будет… — дополнить что-либо ещё не позволяет звук открывающейся калитки.
Оборачиваться не обязательно, чтобы знать, кому принадлежат шаги за моей спиной. Наверное, всё дело в окончательно сдающей психике, но отчего-то кажется, будто тяжесть взгляда, которую я мгновенно на себе чувствую, просто не может принадлежать другому человеку.
— Добрый вечер, Нина Анатольевна, — здоровается с моей матерью Артём.
Голос слишком сухой и бесцветный, чтобы я могла различить хоть малейший намёк того, на что настроен мужчина, поэтому и отстраняюсь от матери, замирая в напряжении. Просто жду, дальнейшего развития событий, пытаясь поймать ртом как можно больше воздуха, потому что в лёгких его катастрофично мало.
— Добрый вечер, Артём, — нехотя отзывается мама.
Напряжение, исходящее от неё, ничуть не меньше моего собственного.
— Мне с Женей поговорить надо… Вы не против? — продолжает он вежливо.
С пару секунд женщина сканирует взглядом того, кто стоит за моей спиной, а после переводит на меня неверящий взгляд.
— Так вот почему… — только и говорит она, оставив возможность додумать окончание фразы самостоятельно.
Тут же удручённо качает головой, больше не смотря ни на кого из нас. И просто уходит, печально улыбаясь каким-то своим мыслям. Но и это не снимает витающее в воздухе напряжение. Артём молчит, оставаясь за моей спиной. Правда подходить чуть ближе — отчётливо чувствую и слышу его дыхание. И тоже не спешу встретиться с ним лицом к лицу. Наверное, мне слишком страшно увидеть в безграничной синеве его взгляда то же равнодушие, которое так и пронизывает всё, что делает Рупасов за последние минуты.
— Почему сразу не сказала? — наконец нарушает тишину Артём.
Первым моим стремлением возникает мысль — воспроизвести каждое из оправданий, которое я мысленно уже и заготовила на этот вопрос. Вторым — промолчать, потому что ни одно из них всё равно ровным счётом ничего не изменит. И только по истечению нескольких секунд я решаю остановиться на другом… Том, что гораздо значимее для меня. Просто больше не могу держать это в себе.
— А разве это изменило бы что-то лично между нами двумя? — интересуюсь глухо.
Сердце сжимается в болезненно спазме, а душу разрывает на клочки… Нет, не само ожидание его ответа — сам факт того, что суть нашего разговора вообще имеет настолько огромное значение для мужчины. Ведь он начал сомневаться практически с первого мгновения и сомневается до сих пор. Пусть обстоятельства и располагают к подобному, но оттого менее обидно не становится.
— А сама как считаешь? — отзывает Рупасов в открытой усмешке.
То, что думаю по этому поводу лично я — не его ума дело. Всё, что требуется от него сейчас — определиться. И это настолько важно и значимо для меня, что всё остальное и обсуждать не буду. Не одного Артёма одолевает неуверенность в будущем.
— Я считаю, что ты просто не можешь сказать мне всё прямо как есть! — срываюсь на повышенный тон в одно мгновение, резко разворачиваясь к нему в порыве эмоций. — Обязательно устраивать мне допрос, да? Неужели просто нельзя сказать, что ты думаешь по этому поводу и то, что будет с нами дальше? Или смелости не хватает?
Ну… — кажется, внутренняя истерика решает обозначиться уже внешне, потому что я точно больше не контролирую то, что несу. — Теперь, когда ты знаешь о том, что у меня есть сын, я и не нужна тебе, да? Или что, Тём?! Давай, не молчи! Скажи, как есть!
Потому что если ты, мать твою, снова заведёшь эту пластинку с хождением вокруг да около, я просто в очередной раз развернусь и уйду, понятно тебе?! Потому что меня это всё задолбало!
Кислород в лёгких заканчивается, поэтому приходится заткнуться, переводя дыхание. Каждый нерв во мне раскаляется до такой степени, будто бы я сама сейчас — сплошной проводник, по которому пускают смертельные разряды тока. Так жестоко зашкаливает пульс, отдаваясь внутри предательским набатом отчаяния и неимоверного страха потерять всё то, что ещё оставалось у меня. И пусть мои чаяния и надежды завязаны как раз на том, кто стоит передо мной… В одну и ту же реку не войдёшь дважды. И пусть я умудряюсь не просто рухнуть в неё, а нырнуть с головой… На этот раз не позволю себе захлебнуться и утонуть.
— Прекрати орать, — болезненно морщится Рупасов.
И всё. Больше ничего не говорит. Так и продолжает сканировать меня мрачным тяжёлым взглядом.
Да твою ж мать!!!
— А ты прекрати изображать полнейшего придурка! — не сдерживаюсь и на этот раз.
Да, последняя дозволенная грань истерики пересечена. И мне даже глубоко плевать с какими последствиями придётся столкнуться из-за своей несдержанности. Просто потому, что внезапно приходит осознание того, что именно сейчас в эту самую минуту всё повторяется ровно, как и восемь лет назад. Лишь антураж немного другой. Мой самый первый в жизни мужчина снова не знает, как ему поступить.
