— Матери позвони, она волнуется, — добавляю поспешно.
В ответ муж скептично хмыкает.
— Ладно… Позже ещё тебе наберу, как будет возможность, — явно прощается он.
— Хорошо, — говорю, но на том конце связи меня уже не слушают.
Агеев повесил трубку.
Как же меня бесит эта его привычка!
— Вот видишь, и объясняться не пришлось, — тут же отпускает едкий комментарий Рупасов, явно расслышав каждое слово состоявшейся беседы.
Он вновь беззаботно улыбается, да и вообще всем своим видом демонстрирует спокойствие… Что выбешивает ещё больше! Особенно, если учесть, что ни одного вопроса — почему всё именно так, от него не последовало… В общем, зародившаяся во мне злость только растёт и крепнет. Но это даже хорошо, потому что она гасит все былые страхи и опасения.
— Матвей — не твой сын, Артём, — проговариваю сходу, игнорируя его предыдущее высказывание. — Что бы ты не решил из-за того, что ему семь — это не так. Ты ошибаешься.
На несколько секунд воцаряется обоюдное молчание. И если я просто-напросто даю Рупасову возможность осмыслить сказанное мною, то он — явно пытается подобрать подходящие слова. Артём резко выпрямляет спину, пристально вглядываясь в моё лицо в явном желании распознать почему я снова его обманываю… Лицо мужчины будто каменеет, а взгляд синих глаз смотрит с непониманием и неверием.
Чёрт, он ведь и правда решил, что Матвей — его!
Сердце в который раз предательски сжимается, но смягчать ни эту, ни встречную в другом человеке боль я не намерена. Раз уж начала — так до конца пойду.
— Что ты сказала? — едва слышно произносит Артём.
И столько растерянности слышится в его голосе, что в какой-то мере мне впору ненавидеть себя… Но потом я вспоминаю, чья на самом деле тут вина, а потому повторяюсь без зазрения совести:
— Матвей — сын Романа Агеева. Не твой.
Если бы было возможно убить словами, наверное, я сейчас сделала бы именно это.
Никогда в жизни не видела столько безграничной боли в бездонном омуте синих глаз моего самого первого в жизни мужчины.
— То есть как? — до сих пор не верит мне Рупасов.
Тяжело вздыхаю, попутно отмечая что Матвей всё ещё занят водным аттракционом, а значит — точно не услышит дальнейшего.
— Если так принципиально, могу показать тебе свидетельство о рождении, — проговариваю твёрдо, глядя прямо в глаза мужчине, хотя на самом деле, больше всего на свете хочется смотреть куда угодно, но только не на то, как расходится на части его сердце. — Матвей родился в то время, когда у меня должна была пойти тринадцатая неделя беременности, соответственно, он никак не может быть твоим сыном. Не я его родила. Другая женщина… Она умерла при родах. В том же роддоме, где я была, когда… — запинаюсь, не в силах договорить.
Сколь бы решительности не было во мне, она растаяла в одно мгновение, стоило только подойти к теме о собственном ребёнке.
— Не ты родила? — повторяет за мной бестолково Артём.
Вопреки тону, в синих глазах эмоции мелькают с такой скоростью, что я и не успеваю распознать их все.
— Не я, — подтверждаю, кивая.
Вот теперь я вижу в нём то самое чувство, которое очень знакомо. Неприкрытую ярость, смешанную с ненавистью, целиком и полностью посвящённую мне.
Если бы она была способна убить… То я уже давно мертва.
— Другая, да? — вкрадчиво уточняет мужчина.
Он поднимается с места и мне приходится повторить за ним.
— Да, — киваю снова.
Делаю шаг ему навстречу, намереваясь взять его за руку, успокоить и объяснить почему всё так вышло, но Рупасов отшатывается, не позволяя сократить дистанцию между нами.
— Ты сделала аборт, чтобы воспитывать чужого ребёнка… — больше не спрашивает, а констатирует факт Артём. Он болезненно морщится, а его лицо буквально застывает на этом моменте. Мужчина всё ещё смотрит на меня, но в то же время будто бы и не видит. — Михалёва, ты еб*нутая… — заканчивает с отвращением.
Былая злость, вспыхнувшая в нём, на моих глазах превращается в презрение, смешанное с горьким сожалением. Да, эта эмоция не должна ранить так сильно, как предыдущая, но… Оказывается, для меня это не так. И если пару секунд назад я ещё собиралась прояснить ситуацию и даже попросить прощения, если придётся, то последнее напрочь отрубает любое желание сделать хоть ещё один шаг навстречу тому, кто посмел отозваться об отношении к Матвею в таком ключе. Ведь он — то единственное, что помогло мне восемь лет назад удержаться на краю и не сгинуть окончательно в беспросветной темноте, которая окружала тогда. И пусть я ещё совершенно точно об этом пожалею, но сейчас не интересуют последствия. Всё, что остаётся — бесконечная обида… В конце концов, ведь Артём обещал мне! Обещал! А сейчас сам нарушает своё слово! Могу поклясться чем угодно, что он готов дать задний ход и уже раскаивается о нашей договорённости!
— Не Михалёва, — отчеканиваю холодно. — Агеева — я. Уже давно. Не Михалёва. Понятно тебе?! — последнее выходит слишком громко.
Даже сын услышал…Матвей подозрительно прищуривает и выбирается из воды, направляясь в нашу сторону, в то время, как Рупасов поворачивается ко мне спиной.
— На улице вас подожду, — бросает он сухо. — Как будете готовы, отвезу вас к твоей матери, раз уж других вариантов всё равно нет.
Больше не давая и шанса сказать хоть что-то, он быстрыми размашистыми шагами направляется в сторону раздевалок, в то время как в моей душе воцаряется вязкая гнетущая пустота… Что ж, я сама к этому подвела.
Глава 23
Солнце близится к линии горизонта, озаряя небосвод алыми красками. На протяжении последней минуты я просто стою на крыльце и смотрю на эту картину, наивно надеясь впитать в себя хоть жалкую частичку этого света. Но в моей душе царит лишь кромешный мрак, который не разгонит ничто в этом мире.
Чашка чёрного горького кофе в руках греет ладони, но сердце не трогает это тепло.
Проклятый орган в моей грудной клетке продолжает стынуть. Бьётся до того медленно, почти не слышно, что иногда кажется, будто остановится вовсе… Конечно же, мне только кажется. И я вынуждена жить в этой темноте. Никуда не деться от неё. Не спастись. На этот раз я сама погрузила себя в неё. Намеренно. Осознанно.
Будто долбанная мазохистка, живущая ради того, чтобы чувствовать боль… Быть может, хотя бы она поможет мне чувствовать себя хоть немного живой, а не той, кто просто существует в этом мире, не чувствуя абсолютно ничего.
Сегодня, наконец, злоба, направленная на Артёма — истлела. И на себя я тоже больше не злюсь. В очередной раз ко мне просто пришло осознание того, что… Не судьба, в общем. Глупо было надеяться, что человек может измениться только потому, что сам в один миг своей собственной слабости поверил в это и заставил поверить тебя.
