Невзирая на французские ядра, преследовавшие «Минерву» на рейде, и на шторм, встретивший ее в открытом море, фрегат под командованием отважного капитана достиг Неаполя без особых повреждений. По возвращении в порт Караччоло, верный своему слову, подписал увольнение Эспозито и напомнил ему об обязательствах, которые тот на себя принял и обещал исполнить.
Франческо Караччоло, став, как мы, кажется, уже сказали, адмиралом именно после тулонского дела, совершенно забыл и самого Эспозито, и его увольнение, и условия, на которых это увольнение было тому дано, как вдруг 4 октября 1794 года, в день святого Франциска, находясь на борту своего фрегата, расцвеченного флагами и дававшего орудийные залпы в честь тезоименитства наследного принца, носившего имя Франческо, он заметил, что от берега отчалила дюжина лодок, полных капуцинов с крестами и хоругвями; лодки эти стройной колонной, словно руководимые опытным капитаном, приближались к «Минерве», причем с них доносились песнопения, исполнявшиеся несколько гнусавыми голосами, как то свойственно ордену францисканцев. Сначала адмирал подумал, что лодки идут на абордаж, и хотел было объявить боевую тревогу, но вскоре повсюду, от фок-мачты до бизань-мачты, на вантах, куда забрались матросы, чтобы поглазеть на это странное зрелище, раздались возгласы:
— Франческо Эспозито! Франческо Эспозито! Караччоло все понял: присмотревшись к флотилии с людьми в рясах, он увидел своего бывшего матроса на первой лодке, которая, по-видимому, вела за собою остальные. Франческо Эспозито, одетый в рясу капуцина, участвовал в благочестивом песнопении и громовым голосом славил своего святого заступника.
Лодка, управляемая Эспозито, скромно причалила к трапу левого борта; но Караччоло через своего помощника приказал ей перейти к правому борту, а сам стал на верху почетного трапа, чтобы должным образом встретить неофита.
Эспозито поднялся один, а дойдя до верхней ступеньки трапа, по-военному отдал адмиралу честь со словами:
— Вот и я, адмирал; прибыл выполнить данное мною слово.
— Так поступают истинные моряки! — ответил Караччоло. — И я от своего имени и от имени всех твоих товарищей благодарю тебя за то, что ты своего обещания не забыл, — это делает честь и капуцинам монастыря святого Ефрема, и экипажу «Минервы». Но, с твоего разрешения, я удовольствуюсь проявленной тобою доброй волей и надеюсь, что Господу она будет столь же приятна, как и мне.
Но Эспозито покачал головой.
— Простите, адмирал, — возразил он, — но так не пойдет.
— Почему же, если я вполне удовлетворен?
— Неужели вы, ваше превосходительство, пожелаете повредить нашей бедной обители и лишить меня надежды быть канонизированным после смерти?
— Объяснись.
— Тут, ваше превосходительство, вот какая штука: то, что сегодня здесь произойдет, станет великим торжеством для капуцинов святого Ефрема.
— Не понимаю.
— Да все же ясно, как вода из Львиного фонтана, адмирал. Ни в одном из ста монастырей, существующих в Неаполе, не найдется монаха — к какому бы ордену он ни принадлежал, — который мог бы совершить то, что я должен сделать сегодня, как и было обещано.
— Да, я и сам в этом не сомневаюсь, — отвечал, смеясь, Караччоло.
— Значит, одно из двух, адмирал: либо я утону и окажусь мучеником, либо спасусь и стану святым. В обоих случаях я обеспечиваю своему монастырю преимущество перед всеми остальными и приношу ему процветание.
— Да, но я не желаю, чтобы такой славный малый, как ты, ставил на карту свою жизнь. А что, если я воспротивлюсь такому опыту?
— Черт побери, адмирал, не вздумайте противиться! Если надежды капуцинов не оправдаются, они подумают, что я сам попросил отменить прыжок, и запрячут меня где-нибудь in pace
37
.
— А ты все-таки твердо решил стать монахом?
— Я не решил стать монахом, адмирал, — со вчерашнего дня я уже монах. И мне даже сократили срок послушничества до трех недель, с тем чтобы опасный прыжок состоялся в день святого Франциска. Сами понимаете, это придаст событию большую торжественность и возвеличит моего заступника.
— А тебе какая будет от этого польза?
— Я поставил определенные условия.
— Надеюсь, хоть попросил, чтобы тебя сделали игуменом?
— Не такой я простофиля, адмирал!
— Ну, спасибо!
— Нет, я попросил — и получил — должность сборщика пожертвований. Эта работа сулит некоторые развлечения. Если бы мне пришлось запереться в стенах монастыря вместе с остальными олухами-монахами, я бы помер от скуки, сами понимаете, ваше превосходительство. Зато брату-сборщику скучать не приходится. Он носится по всем окрестностям Неаполя, от Маринеллы до Позиллипо, от Вомеро до Мола, потом, встретив в порту друзей, выпьет с ними по стаканчику вина, за которые никому платить не приходится.
— Как это не приходится? Эспозито, друг мой, ты, кажется, заблуждаешься.
— Наоборот, я на правильном пути.
— Разве в заповедях Господних не сказано: «Не кради»?
— А разве я не опоясан веревкой святого Франциска, адмирал? Разве все, к чему прикоснется эта благословенная веревка, не становится roba
38
монаха? Возьмешь у трактирщика графинчик вина, возьмешь два-три графинчика, а ему предложишь понюшку табаку, дашь его жене приложиться к твоему рукаву — и все в порядке.
— Правда. Я забыл об этом преимуществе.
— Кроме того, адмирал, — с самодовольным видом продолжал Эспозито, — согласитесь, что ряса производит недурное впечатление. Не такое, конечно, как мундир, но ведь вкусы бывают разные, и если верить тому, о чем толкуют в монастыре, то…
— Что же там говорят?
— Говорят, адмирал, будто францисканцы, и особенно капуцины святого Ефрема, постятся не во все дни, указанные в календаре как постные.
— Замолчи, нечестивец! Услыхали бы тебя собратья!..
— Ничего, у них тоже язык без костей, клянусь нашим святым покровителем! Короче говоря, иной раз мне чудится, что монахом я был, когда служил во флоте, а моряком стал лишь после того, как постригся в монахи. Однако они там, похоже, волнуются — это я не о братии моей, а про тех, что на берегу.
Адмирал посмотрел в направлении, указанном Эспозито, и увидел, что на молу, набережной, в окнах домов на улице Пильеро много зрителей: узнав о готовящемся зрелище, они собрались, чтобы приветствовать торжество капуцинов святого Ефрема над монахами всех прочих орденов.
— Хорошо! Ничего не поделаешь, будь по-твоему. Эй, там! — крикнул Караччоло. — Приготовить шлюпку!
Приказ стали исполнять с обычной во флоте поспешностью, а адмирал тем временем спросил:
