— По словам Сальвато, как мне помнится, у вас только девять тысяч штыков.
— Да, но я рассчитываю получить еще три тысячи. Вы устали, Этторе?
— Ничуть, генерал.
— Так вы готовы отправиться в Милан?
— Надо только позавтракать и переодеться, ибо я умираю с голоду и, как видите, весь в грязи. Я шел через Изолетту, Ананьи, Фрозиноне по жутким дорогам, совсем размытым грозою. Вполне понятно, что ваши часовые не хотели пропустить меня к вам в таком виде.
Шампионне позвонил в особый звоночек; появился его камердинер.
— Приготовьте завтрак, ванну и одежду для гражданина Этторе Карафа. Да поживее: ванна через десять минут, одежда — через двадцать, завтрак — через полчаса.
— Ни один из ваших костюмов не будет впору гражданину Карафа; он ростом на голову выше вас.
— Вот ключ от моего сундука, — сказал Гара, — отоприте его и возьмите там белье и одежду для графа ди Руво; он приблизительно моего роста, кроме того, здесь уместно сказать: на войне как на войне.
— В Милане вы встретитесь с Жубером… Это я вам говорю, Этторе, слушайте! — продолжал Шампионне.
— Я весь внимание, генерал.
— В Милане вы встретитесь с Жубером. Скажите ему, чтобы он выкручивался как хочет, но мне необходимы три тысячи солдат, иначе Рим погиб; пусть передаст их, если сможет, генералу Келлерману; это отличный кавалерист, а кавалерии нам особенно недостает; вы примете их, Этторе, и направите к Чивита Кастеллана; там, вероятно, мы с вами и встретимся. Не стоит говорить, что действовать надо без промедления.
— Человеку, который прошел семьдесят льё в горах за двое суток, напоминать об этом излишне, генерал.
— Вы правы.
— А я беру на себя довезти гражданина Карафа до Милана, — сказал Гара, — моя карета должна прибыть завтра.
— Не ждите вашей кареты, дорогой посол, возьмите мою, — сказал Шампионне. — В данных обстоятельствах нельзя терять ни минуты. Прошу вас, Макдональд, напишите от моего имени командирам всех частей, расположенных в Террачине, Пиперно, Просседи, Фрозиноне, Ве-роли, Тиволи, Асколи, Фермо и Мачерате, чтобы они не оказывали противнику ни малейшего сопротивления, а как только узнают, что неприятель перешел границу, отступили бы к Чивита Кастеллана, избегая соприкосновения с вражескими войсками.
— Как? — вскричал Гара. — Вы сдаете Рим неаполитанцам, даже не пытаясь отстоять его?
— Сдаю, если удастся, без единого выстрела. Но будьте уверены, ненадолго.
— Вам лучше знать, дорогой генерал.
— О войне я знаю всего лишь то, что говорит о ней Макиавелли.
— А что он говорит?
— Неужели надо напоминать об этом вам, дипломату, который должен бы знать Макиавелли наизусть? Он говорит… Слушайте, Этторе; слушайте и вы, Макдональд… Он говорит: «Весь секрет ведения войны заключается в следующих двух положениях: предпринимать такие действия, которых враг никак не может предвидеть, и предоставить ему предпринимать все то, что вы заранее предвидели. Следуя первому положению, вы разрушите его планы защиты, следуя второму — обезвредите его наступательные замыслы». Читайте Макиавелли, это великий человек, дорогой мой Гара, а когда прочтете…
— Что тогда?
— Перечитывайте снова.
Дверь отворилась, и появился камердинер.
— Ну вот, дорогой мой Этторе, — сказал Шампионне, — Сципион пришел доложить, что ванна готова. Пока Макдональд будет писать письма, я расскажу Гара о том, что он должен сообщить Директории о грабежах, которые учиняют здесь ее чиновники, а затем мы сядем за стол и выпьем вина из подвалов его святейшества за наше предстоящее победное вступление в Неаполь.
XXXVII. ДЖОВАННИНА
Читатели, вероятно, замечают, как заботливо мы ведем их по незнакомой им стране, среди незнакомых персонажей, дабы сохранить как целостность повествования, так и точность в мелочах. Эта заботливость привела к некоторым длиннотам, но в дальнейшем их больше не будет, потому что почти все персонажи, что встретятся нам в пути, уже выведены нами на сцену и, насколько это было в наших возможностях, успели проявить свои характеры в поступках. Впрочем, мы считаем, что продолжительность или краткость любого повествования не поддается материальному измерению: либо произведение интересно, и тогда, займи оно хоть двадцать томов, читателю покажется мало, либо скучно, и поместись оно всего лишь на десяти страничках, читатель закроет брошюру и выбросит ее, не перелистав до конца. Что касается нас, то, в общем, наибольший успех имели и читались с особым увлечением как раз самые объемистые наши сочинения, те, в которых мы позволили себе дать наиболее развернутые характеры и описать особенно много событий.
Теперь мы возобновим свой рассказ, говоря о лицах, уже известных читателю, о персонажах, к портретам которых нам остается добавить лишь несколько штрихов. На первый взгляд может показаться, что повествование наше отклонилось в сторону, когда мы последовали в Рим за нашим послом и графом ди Руво; но это было необходимо, в чем легко будет убедиться позже, когда мы вернемся в Неаполь неделю спустя после отъезда Этторе Карафа в Милан, а гражданина Гара — во Францию.
Итак, мы находимся около десяти утра на набережной Мерджеллины, кишащей рыбаками, лаццарони и другими людьми из простонародья; все они, как и повара из богатых особняков, спешат на торг, устроенный королем Фердинандом напротив его особняка. Сам король, одетый как рыбак, стоит у стола, заваленного рыбой, и лично распродает свой улов. Невзирая на заботы, связанные с политическими делами, невзирая на ожидание ответа, который он с минуты на минуту должен получить от своего племянника австрийского императора, невзирая на трудности, связанные с получением двадцати пяти миллионов по векселю, выданному сэром Уильямом Гамильтоном и индоссированному Нельсоном от имени г-на Питта, король не мог отказаться от двух своих главных забав: вчера он охотился в Персано, сегодня утром ловил рыбу возле Позиллипо.
Среди толпы, привлеченной этим нередким, но всегда новым для неаполитанского народа зрелищем, толпы, движущейся по набережной Мерджеллины, мы не можем не заметить нашего старого друга Микеле-дурачка — поспешим отметить это, — не имеющего ничего общего с Микеле Пецца, после убийства Пеппино скрывшимся в горах; нет, мы имеем в виду нашего Микеле, а он, вместо того чтобы, подобно всем прочим, бродить без дела по набережной, остановился у калитки сада, уже хорошо известного нашим читателям. Правда, у калитки стоит, прислонившись к стенке и обратив взор в небесную лазурь или, скорее, в безбрежность своих мечтаний, девушка, чье второстепенное положение в нашем повествовании позволило нам уделить ей до сих пор лишь немного внимания.
Это Джованна, или Джованнина, служанка Луизы Сан Феличе, обычно кратко именуемая Ниной.
Среди крестьян из окрестности Неаполя она представляет собою особый тип, своего рода человеческий гибрид, который порою с удивлением находишь под жгучим южным солнцем.
