Но все случалось снова и снова. От каждого такого внутреннего удара на его черной голове появлялся белый волос. Потеряв вид здорового человека в пути, он белел головой, окончательно старея.
Остановиться в общежитии экзархата Стен не смог. Только приблизившись к зданию, он почувствовал, как сердце беспомощно сжимается от этой безостановочной пытки, а руки холодеют.
− Здесь я жил когда-то, и тут ты родился, − сообщил он Артэму, стараясь все так же говорить сыну о разных местах, даже если каждое слово было равнозначно удару в кровоточащую рану.
Он обещал Артэму, а значит, он должен был это делать, радуясь, что они прибыли в город поздним вечером, и у него была ночь для того, чтобы привести себя в чувство. К тому же, кто знает, может солнечный свет отпугнет призраков прошлого?
Остановился он в одном из небольших постоялых дворов, где его никто не знал, просто отчитавшись, что прибыл, в главном храме, собираясь встретиться с епископом вечером следующего дня.
Артэм немного беспокоился за отца, который выглядел совсем нездоровым и очень часто вздрагивал, становясь то горячим, то холодным. Оттого ребенок старался лишний раз не тревожить его, порой даже умалчивая свои вопросы, считая их не особо интересными.
Но дорога и блуждания по городу сделали свое. Мальчишка быстро уснул, оставив отца себе самому.
Одиночество за мимолетным облегчением приносило Стену новые терзания.
В темноте ночи, как только тишина упала на его душу, а алкоголь стал противен от первого глотка, как он бывает мерзок, когда пробуешь его впервые, Стен подошел к сыну, не имея сил мерить комнату шагами.
− Что же мне делать? − спросил он, садясь на пол у постели ребенка.
Подобный вопрос ждал ответа только от него самого, но он его не знал.
Маленькая ручонка поймала его руку и, притянув к щеке, опять застыла. Артэм что-то пробормотал, видимо, услышав что-то сквозь сон, а после опять уснул.
Стен смотрел на это светлое создание и улыбался. Его искренне радовало то, как этот малыш прижимал его грубую руку к своей щеке. Эта рука грела его душу и возвращала временный покой. Его истерзанный дух постепенно успокаивался, и Стен, положив голову на край подушки, закрыл глаза. Вскоре его сознание захватил сон…
Ему снились битвы и задания, где инквизиторы гибли один за другим в сражении против неизвестного одержимого, лица которого они даже не могли разглядеть, прямо в этом здании. Его товарищи отчего-то были безликими, словно поверх каждого лица были надеты маски, и когда они умирали, эти маски трескались, открывая черные гнилые массы, из которых выбирались черви. Вот только Стена это совсем не удивляло, он просто наблюдал и злился, что погибают люди.
С каждой смертью он старел, а мундир на нем получал звание. Так, оставшись единственным живым в этом доме, он был совсем стариком, облаченным в одеяния епископа, но, невзирая на старость, меч в своих руках держал крепко. Теперь он был единственным, кто сможет остановить эту очень сильную Тьму, выросшую в человеке. Он один должен был это сделать, и только это его заботило, когда он бродил по коридорам, переступая через тела и наступая босыми ногами на ползущих по полу червей. Так он ходил по зданию, выискивая врага, пока, наконец, не увидел его силуэт на фоне яркого света, которым среди ночи стал вспыхнувший камин.
Одержимый медленно отступал к огню, словно заманивая Стена, при этом ему интуитивно казалось, что Тьма улыбается и уже смакует свою победу.
Это сделало опытного воина осторожней. Не спуская глаз с врага, он неспешно приближался к нему, следя за каждым уголочком пространства. Вот только ничего не происходило, словно одержимый собирался сдаться и именно это и принесет ему победу. Подобные мысли, прокрадываясь в его разум, казались Стену среди сна вполне естественными при всей их нелепости. Он будто чувствовал этого одержимого. Ему казалось, что когда тот улыбается, что-то внутри Стена тоже улыбалось. Когда одержимый что-то думал, его мысли отражались в разуме Стена.
И вот они оказались в одной комнате. Одержимый, высокий и статный, стоял спокойно и величаво, глядя в огонь.
− Вот и смерть твоя пришла, − проговорил он очень знакомым голосом и медленно обернулся.
Стен невольно отшатнулся, ведь перед ним стоял он сам, только совсем молодой и сильный, а вместо синих глаз был глянец Тьмы, в котором отражалось пламя.
Стен и верил и не верил. Всеми силами он старался относиться к этому как к иллюзии, которой одержимый влияет на его сознание. Он даже был готов допустить, что в нем самом была некая Тьма, которая резонировала с этой мощью, делая его жертвой подобного.
Одержимый улыбнулся:
− Нет, старик, это не иллюзия.
И через миг статный молодой экзорцист с черными глазами оперся на двуручный освященный меч, а на его плечо легла женская рука. Молодая Анне, такая нежная, но чужая, целовала этого юнца, а он, истинный Стен, старый, ослабленный и безоружный, медленно сползал на колени, чувствуя, как сердце, словно сжатое в тисках, бешено колотится и, уставая, начинает замедляться. Холод касался его пальцев.
− Ты создал меня, − сказал ему юнец, отталкивая рыжую бестию и наслаждаясь муками старца.
Он присел на корточки, глядя в глаза умирающему:
− Я и есть твоя сила экзорциста. Все, что в тебе есть сильного, − это я…
Потом он засмеялся.
Стен, задыхаясь, уже видел желания этого создания и то зло, которое он готов породить в мире смертных, окончательно уничтожив орден Белого Креста, разбив его изнутри.
Грянул гром…
Тяжело дыша, Стен открыл глаза. Его сердце сильно болело и, жадно хватая воздух, он понимал, что лежит на полу, покрытый холодным потом, а прямо перед ним пылает камин. Он даже не заметил, что ему снилась эта комната.
За окном вновь громыхнуло, и, казалось, вздрогнуло все здание.
Ужас Стена взял над ним верх. Дрожа от страха, он схватил бутылку и почти тут же ее опустошил.
В груди все равно болело, а руки продолжали дрожать.
Он задыхался, словно только что умер, но по воле дьявола был выброшен обратно в жизнь.
В дверь постучали. И этот стук стал для Стена вестником беды.
Он отшатнулся от двери, готовый защищаться от любых врагов.
− Ваша светлость, епископ хочет видеть вас прямо сейчас…
Реальность окончательно прорвалась в разум Стена.
В одно мгновение, после одной фразы, он снова вернулся к жизни. Спокойно взял мундир, и, накидывая его на ходу на плечи, вышел.
За ним пришел молодой послушник, явно выбившийся из сил:
− Его преосвященство дома, − сообщил он взволнованно, а после тихо добавил: − Кажется, он умирает…
