− Мать была здесь и обидела ее? − спросил Артэм, не скрывая тревоги.
− Мать? − переспросил Стенет, наконец подняв глаза и посмотрев на сына. − Зачем ей приходить сюда?
− Она не говорила с тобой?
− Нет, я не видел ее с того дня, откуда такое предположение?
− Я встретил ее утром возле дома, − начал Артэм. − Она сказала, что хочет встретиться с тобой и поговорить, вернее, с нами обоими. Мол, ей есть, что объяснить.
Мальчишка пожал плечами и вернулся к мытью посуды.
− И да, кстати, она обещала угомонить Лейна.
− Было бы неплохо, − прошептал Стен, быстро выпив лекарство.
− Поговорить с ней?
− Угомонить Лейна.
После этого исправления Стен поспешил уйти, предупредив, что он все же пойдет на службу. Спорить с ним Артэм, конечно, не стал, но сильно задумался о происходящем с отцом.
Глава 20
Артэм надеялся поговорить с отцом, но когда Стен вернулся домой, хмурый и напряженный, мальчишка не нашел нужных слов.
Зато епископ рассказал сыну об очередной стычке с Лейном:
− Честное слово, не далек тот час, когда я его по-настоящему ударю, − пробормотал Стен, словно самому себе, и скрылся в кабинете.
Молодой заклинатель остался расхаживать по гостиной, задумчиво потирая бинты на лбу, пытаясь что-нибудь придумать.
Вместо идей разум напоминал ему, что он просто ребенок, которому не стоит во все это лезть. Он не понимал отца и чувствовал интуитивно, что ему это не под силу, но был неравнодушен к его судьбе, потому все же решился. Он тихо зашел в кабинет без стука, так, как делал это в детстве, и посмотрел на отца.
Стен стоял у окна, напряженно вглядываясь во тьму ночи, как будто искал в ней что-то, способное принести ему облегчение.
− Отец…
Стен не ответил, лишь обернулся. Артэм не Лейн, с ним Стену было много проще, поэтому он не пытался притворяться равнодушным или сильным, а посмотрел на сына, не скрывая печали и усталости.
− Не хочешь поговорить? – спросил Артэм, закрывая дверь кабинета.
Стен вздохнул.
− Я не знаю, что сказать, сынок. Просто не знаю.
Он вновь посмотрел в окно. Его раздирало огромное количество чувств. Сотни мыслей роем гремели в его голове, но ни одну из них он не смог бы обличить в слова, и уж тем более произнести.
− Ты ведь встретишься с ней? Она твоя мать…
− Отец, сейчас речь о тебе.
− Что я? Твоя мать, она… Я любил ее всю свою жизнь, но… Женщины – они странные создания. Они могут кричать, что ненавидят, клясться, что любят, проклинать и молить о помощи, но при этом все это будет ложью и все это будет правдой. Просто женщины… Наверно, правда для них не в том, что они говорят, и не в том, чего они желают, а в самом мужчине. Может я не тот мужчина, которого желала твоя мама, а может я просто плохой для нее, хоть и ее… Я не знаю, но думаю, что теперь я слишком стар для этих страстей.
Артэм промолчал, чувствуя, что слова излишни. Отца он понимал, или ему так только казалось, мать – нет, и сомнений здесь быть не могло.
− Так значит, ты не станешь с ней встречаться? – спросил он робко.
− Видимо так. Вам она мама, мне она пытка, поэтому я постараюсь все забыть, пока не стало поздно…
− Разве бывает поздно?
− Конечно бывает, особенно, когда любовь становится ненавистью.
Артэм долго смотрел на отца. Придя сюда, он хотел понять, что именно его волновало и, быть может, найти способ ему помочь. Он был уверен, что черная тень на лице епископа связана с отъездом Камиллы и поведением неблагодарного Лейна, но Стен сам обозначил совершенно другую тему, выдавая все свои чувства.
Его давно не обижали выходки Лейна, но они беспощадно задевали старинную болезненную рану. Отсутствие Камиллы заставляло острее чувствовать одиночество, а осознание своей ответственности давило на него, но все это было бы куда проще, если бы одна из его частей не рвалась бы сейчас в другую реальность, в другой дом, к другой женщине.
Артэм даже не догадывался, что в темноту за окном смотрели черные глаза, что буря внутри самого важного человека становилась реальной стихией.
− Я надеюсь, ты не думаешь об отставке? − спрашивал он.
− Думаю, − шептал Стен, − но не могу себе этого позволить. Просто я не хочу ее видеть.
Чувствуя неловкость и беспомощность, мальчик хотел было попросить прощения за то, что побеспокоил отца так бестолково, за мать, которая так странно себя вела, за брата, за весь этот жестокий мир, будто он был виноват, словно весь груз ответственности мог лечь на его плечи, но это было настолько сложно для его детского ума, что он просто молчал, глядя в пол.
− Спасибо тебе, сынок, − прошептал Стен, наконец, отходя от окна.
− За что?
− За то, что пытаешься мне помочь.
Он подошел к сыну, провел по его лбу рукой, едва касаясь кожи, нарисовал подобие креста и тут же поцеловал его в лоб, благословляя тем самым и как отец, и как епископ.
− Все это не твоя вина, − сказал он, словно чувствовал напряжение мальчишки. − Тебе будет трудно меня понять, и ты не сможешь мне помочь. − Его рука легла на плечо мальчика. − Это все мой бой с Тьмой, и только я могу в нем победить, ты просто поступай, как сочтешь нужным. Я не хочу, чтобы ты потерял брата и не виделся с матерью.
− Но ведь ты…
− Я это я. Ты – это совсем другое дело, − перебил его Стен, вороша жесткие черные волосы. − Ты не выбираешь между мной и ими. Тебе нужно просто решить чего именно ты хочешь, и действовать в зависимости от этого решения, а я в любом случае буду с тобой.
− Я хочу выслушать ее, − признался Артэм.
− Ну вот, тебе все же важно, что она может сказать. Узнай это.
Легкая и печальная улыбка отца показалась Артэму странной, но он ничего не сказал. Он не мог даже предположить, что произнося эти слова, Стен говорил больше о себе, нежели о сыне. Ему было действительно не все равно, он хотел знать правду, услышать те слова, что она нашла для него. В глубине души он все еще надеялся ее понять, но не мог даже подумать об этом без приступа удушья.
Любовь движет этим миром, творит чудеса, побуждает их творить, открывает новые возможности и заполняет людей целиком.
Любовь к миру, к матери, к женщине, к ребенку, к науке и к истине.
Стена она закалила и превратила в пылающий факел, придя к нему под личиной Тьмы, с которой надо бороться, после в облике женщины, которой стоит покориться и, наконец, в виде лучшего из сыновей. Только женщина по-прежнему действовала на него как вулкан. Один ее взгляд – и в жарком пламени все взрывалось так, словно она все еще повелевала этим огнем.
