— Хотите, чтобы обиделся? — спросил я.
Френч распрямился.
— Очень хотел бы. До жути.
— Кое-что из сказанного вами — правда, — сказал я. — Но не все. Любой частный детектив хочет жить в ладу с полицией. Но иногда трудно понять, кто устанавливает правила игры. Иногда он не доверяет полиции — и не без причины. Иногда, сам того не желая, он попадает в переплет и вынужден играть теми картами, что имеет на руках. Хотя и предпочел бы иной расклад.
Ему ведь надо по-прежнему зарабатывать на жизнь.
— Твоя лицензия недействительна, — сказал Френч. — С настоящей минуты.
Эта проблема больше не будет занимать тебя.
— Будет недействительна, когда об этом скажет выдавшая ее комиссия. Не раньше.
— Давай заниматься делом, Кристи, — мягко проговорил Бейфус. — Это может подождать.
— Я и занимаюсь делом, — ответил Френч. — На свой манер. Этот тип еще не начал острить. Я жду, когда он начнет. Жду какой-нибудь блестящей остроты. Неужели ты растерял все свои шутки, Марлоу?
— Что, собственно, вы хотите от меня услышать? — спросил я.
— Догадайся.
— Вы сегодня настоящий людоед, — сказал я. — Вам хочется разорвать меня пополам. Но вам нужен повод. И вы хотите, чтобы я дал вам его?
— Было бы неплохо, — процедил Френч сквозь зубы.
— Что бы вы сделали на моем месте? — спросил я.
— Не могу представить себя упавшим так низко.
Френч лизнул верхнюю губу. Его правая рука свободно свисала вдоль туловища. Он сжимал и разжимал ее, сам того не замечая.
— Успокойся, Кристи, — вмешался Бейфус. — Перестань.
Френч не шевельнулся. Бейфус подошел и встал между нами.
— Фред, уйди, — сказал Френч.
— Нет.
Френч стиснул кулак и саданул Бейфуса в подбородок. Бейфус отшатнулся назад и при этом оттолкнул меня. Колени его задрожали. Он пригнулся и закашлялся. Медленно покачивая головой, выпрямился, обернулся и взглянул на меня.
— Новый метод допроса с пристрастием, — усмехнулся он. — Полицейские лупят друг друга изо всех сил, подозреваемый не выдерживает этого зрелища и начинает раскалываться.
Бейфус поднял руку и потрогал ушибленное место. Там уже стала появляться опухоль. Губы его усмехались, но взгляд оставался слегка затуманенным. Френч стоял неподвижно, не издавая ни звука. Бейфус достал пачку сигарет, встряхнул и протянул Френчу. Френч поглядел на сигареты, потом на Бейфуса.
— Семнадцать лет такой жизни, — вздохнул он. — Жена, и та ненавидит меня.
Он поднял руку и слегка шлепнул Бейфуса по щеке. Бейфус продолжал усмехаться.
— Это я тебя ударил, Фред? — спросил Френч.
— Меня никто не бил, Кристи, — ответил Бейфус. — Насколько я помню.
— Сними с него наручники, — сказал Френч, — и отведи в машину. Он арестован. Можешь, если сочтешь нужным, примкнуть его наручниками к перекладине.
— Ладно.
Бейфус зашел мне за спину. Браслеты раскрылись.
— Пошли, малыш, — кивнул он.
Я глянул на Френча в упор. Он смотрел на меня, как на пустое место.
Будто совершенно не видел.
Я пошел к выходу.
Глава 30
Имени его я не знал. Он был низковат и тонок для полицейского, хотя явно служил в полиции. Я решил так отчасти потому, что он вообще находился в участке, отчасти потому, что когда он потянулся за картой, я увидел кожаную наплечную кобуру и рукоятку служебного револьвера тридцать восьмого калибра.
Говорил он мало, но мягко и любезно. И улыбка его согревала всю комнату.
— Прекрасный ход, — заметил я, глядя на него поверх карт.
Мы раскладывали пасьянс. Вернее, раскладывал он. Я просто сидел и глядел, как его маленькие, очень аккуратные, очень чистые руки тянутся к карте, изящно поднимают и перекладывают ее. При этом он вытягивал губы трубочкой и насвистывал что-то безо всякой мелодии: это был легкий негромкий свист новенького, еще необкатанного паровоза.
Он улыбнулся и положил красную девятку на черную десятку.
— Чем вы занимаетесь на досуге? — спросил я.
— Много играю на рояле, — ответил он. — У меня семифутовый «стейнвей».
Главным образом, Моцарта и Баха. Я несколько старомоден. Большинство людей находят их музыку скучной. Я — нет.
— Отличный подбор, — сказал я и куда-то положил карту.
— Вы не представляете, как трудно играть некоторые вещи Моцарта, — проговорил мой собеседник. — В хорошем исполнении они кажутся очень простыми.
— А кто хорошо исполняет Моцарта? — спросил я.
— Шнабель.
— А Рубинштейн?
Он покачал головой.
— Слишком мощно. Слишком эмоционально. Моцарт — это музыка и ничего больше. Никаких комментариев от исполнителя не требуется.
— Держу пари, — сказал я, — вы многих настроили на признание. Вам нравится эта работа.
Он переложил еще одну карту и легонько пошевелил пальцами. Ногти его были блестящими, но короткими. Видно было, что этот человек любит без особого смысла шевелить руками, совершать легкие, четкие, беглые (но в то же время ровные и плавные), невесомые, словно лебяжий пух, движения. Он воскрешал ими в памяти тонкое, но не слабое исполнение глубоких вещей.
Своего любимого Моцарта. Я это понимал.
Было около половины шестого, небо за окном с противомоскитной сеткой начало светлеть. Шведская конторка в углу была закрыта. Накануне днем я находился в этой же комнате. На краю конторки лежал восьмигранный плотницкий карандаш: кто-то поднял его и положил туда после того, как лейтенант Мэглешен запустил им в стену. Разложенная конторка, за которой сидел Кристи Френч, была усыпана пеплом. На самом краю стеклянной пепельницы лежал окурок сигары. Возле свисающей с потолка лампы с бело-зеленым абажуром, какие до сих пор висят в захолустных отелях, летал мотылек.
— Устали? — спросил мой собеседник.
— До изнеможения.
— Зря ввязались в эти запутанные дела. Я не вижу в этом никакого смысла.
— Не видите смысла кого-то убивать?
Он тепло улыбнулся.
— Вы же никого не убивали.
— Почему вы так думаете?
— Здравый смысл и большой опыт сидения здесь с людьми. Это ночная работа. Зато я имею возможность музицировать днем. Я тут уже двенадцать лет. Повидал много любопытных людей.
Он вытащил еще одного туза, и очень кстати. Мы были почти блокированы.
— Вы добились многих признаний?
