В спальне стояла большая кровать, туалетный столик с круглым зеркалом, комод, два стула и жестяная корзинка для мусора. С обеих сторон кровати на полу были тряпичные коврики. К стене Билл Чесс приколол несколько карт военных действий из географического журнала. На столике валялись идиотские, красные с белым ленты.
Я покопался в ящиках. Нашел коробку из кожзаменителя с кучей безвкусной бижутерии, всякую женскую ерунду и косметику. Мне показалось, что косметики слишком много, но поди знай. Там же лежало женское и мужское белье — не особенно густо. Среди вещей Билла в глаза бросалась яркая клетчатая рубашка с крахмальным воротничком. А вот под листом голубой папиросной бумаги в углу одного из ящиков я увидел то, что мне совсем не понравилось — новую шелковую комбинацию персикового цвета с кружевами. Шелковую комбинацию в такие времена женщина в здравом уме навряд ли бы забыла.
Дела Чссса были хуже некуда. Хотел бы знать, что подумал о комбинации Паттон.
Я вернулся на кухню и начал разглядывать открытые полки на стене у раковины, где пылилось множество банок и коробок с продуктами. Сахарная пудра была в квадратной коричневой картонке с оборванным углом, а вокруг белели остатки того, что рассыпал Паттон. Около пудры стояли банки с солью, питьевой содой, бурой, крахмалом, сахарным песком и тому подобным. Что-то могло лежать в любой из них.
Что-то, что было срезано с ножной цепочки, концы которой не сходились.
Я закрыл глаза, ткнул пальцем наугад и попал в соду. Взяв из ящика с дровами газету и расстелив ее, я вытряхнул всю банку на бумагу и покрутил в куче ложкой. Такого непристойного количества соды я в жизни еще не видел, но никаких интересных примесей в ней не обнаружилось. Собрав соду, я проделал ту же операцию с бурóй. Опять ничего, одна бура. В третий раз, решил я, должно повезти, и взялся за крахмал. Поднялась мелкая пыль, но и там ничего не оказалось.
Внезапно до меня донеслись отдаленные шаги. Я застыл на месте. Потянулся к выключателю, погасил свет, затем прокрался в гостиную и погасил настольную лампу. Поздновато, конечно. Шаги раздались снова, глухие, осторожные. По спине у меня забегали мурашки.
Я ждал в темноте с фонарем в левой руке. Две минуты тянулись чудовищно долго. Я почти не дышал. Это был явно не Паттон. Тот сразу бы открыл дверь и выгнал меня отсюда. Тихие, осторожные шаги, казалось, двигались то в одну, то в другую сторону. Пара шагов — и тишина, еще шаг — опять тишина. Я подкрался к входной двери, неслышно повернул ручку замка, и, распахнув дверь, включил фонарь.
Сверкнула пара золотистых глаз, что-то скакануло, и раздался быстрый стук копыт среди деревьев. Любопытный олень.
Я закрыл дверь и, освещая путь фонарем, вернулся на кухню. Круглый луч уперся в коробку с сахарной пудрой.
Включив снова верхний свет, я сиял ее и вытряхнул на газету.
Паттон, ясное дело, в ней не копался. Случайно найдя браслет, он решил, что больше там ничего нет. Ему и в голову не пришло искать дальше.
Однако в кучке тонкой белой пыли хранился еще один комок папиросной бумаги. Я отряхнул его и развернул. В нем было крошечное, не больше ногтя, золотое сердечко.
Переложив ложкой пудру назад, я поставил коробку на место, а газету сунул в печь. Потом вернулся в гостиную и включил настольную лампу. В ее ярком свете на обратной стороне сердечка даже без лупы можно было прочесть мелкую гравировку прописными буквами:
«Милдред от Эла. 28 июня 1938. С любовью».
Милдред от Эла. Милдред Хэвиленд от какого-то Эла. Милдред Хэвиленд — это Мьюриел Чесс. А Мьюриел Чесс погибла через две недели после того, как ее искал полицейский по имени Де Сото.
Я стоял с сердечком в руке и размышлял, имеет ли оно отношение к моим делам. Никаких идей в голову не приходило.
Я снова завернул находку, вышел из дома и поехал в поселок.
Паттон сидел в своей конторе и разговаривал по телефону. Дверь была заперта. Пришлось подождать, пока он кончит. Через некоторое время он положил трубку и открыл мне.
Я вошел, положил бумажный сверточек на стойку и развернул его.
— Зря вы внимательно не проверили сахарную пудру, — сказал я.
Паттон глянул на сердечко, на меня, прошел за стойку и вытащил из стола дешевую лупу. Изучив оборотную сторону сердечка, он отложил лупу в сторону и нахмурился.
— Мне бы сообразить, что раз уж вы решили обыскать дом, то обыщете, — заворчал он. — А с тобой еще намучаюсь, да, сынок?
— Вы просто не заметили, что концы цепочки не сходятся, — сказал я.
Паттон печально посмотрел на меня:
— Мне бы твои глаза, сынок.
Заскорузлым толстым пальцем он молча повозил сердечко по стойке.
— Вы, видно, думали, — сказал я, — что браслет мог дать Биллу повод для ревности. Я тоже так думал. Но теперь готов спорить, правда, лишь в долг, что он про него ничего не знал, да и имя Милдред Хэвиленд никогда не слышал.
— Придется принести этому Де Сото извинения, — выдавил из себя Паттон.
— Если вы его когда-нибудь увидите.
Он снова посмотрел на меня пустыми глазами:
— Обожди, сынок. Насколько я понимаю, у тебя появилась совсем новая версия.
— Точно. Никого Билл не убивал.
— Нет?
— Нет. Мьюриел убил кто-то из прошлого. Кто-то, кто потерял ее след, потом нашел, выяснил, что она замужем за другим, и затаил злобу. Кто-то, кто знает эту местность и сообразил, где лучше спрятать машину с одеждой. Кстати, местность эту знают сотни людей, даже если они не живут здесь. И этот «кто-то» умеет скрывать ненависть. Он уговорил Мьюриел уехать с ним, а когда все было собрано и записка написана, задушил, утопил в озере и уехал. Ну как версия?
— Что ж, — заметил он рассудительно, — хотя все это малость осложняет дело, но ничего невероятного тут нет. Вполне правдоподобно.
— Когда эта версия вам надоест, дайте мне знать. Придумаю что-нибудь еще.
— За тобой не заржавеет, сынок, это уж точно! — сказал он и в первый раз за время нашего знакомства расхохотался.
Я попрощался и вышел, оставив его ворочать мозгами — ворочать с упорством, с каким переселенец выкорчевывает на своем участке пни.
12
Около одиннадцати я спустился с гор и поставил машину на диагонально расчерченной стоянке у гостиницы «Прескот» в Сан-Бернардино. Я вынул из багажника сумку, но не успел сделать и трех шагов, как ее подхватил коридорный в штанах с лампасами и светлой рубашке с бабочкой.
Дежурный администратор выделялся белым полотняным костюмом, похожей на яйцо головой и полным равнодушием ко всему на свете. Протянув мне самописку, он зевнул и уставился вдаль, словно решил вспомнить детство.
В большом лифте мы поднялись с коридорным на второй этаж и, поворот за поворотом, долго тащились куда-то в глубь здания. С каждым шагом становилось душнее. Наконец он открыл дверь в игрушечного размера комнатку с одним окном, выходящим на вентиляционную шахту. Решетка кондиционера в углу потолка казалась не больше дамского носового платка, а привязанная к ней ленточка шевелилась как-то совсем вяло, скорее, для виду.
