Он не помнил. Он выглядел сейчас, как лошадь, которую завели в чужое стойло.
— Какое это имеет значение? — спросил он, открывая дверь.
— Вы сказали, что Талли маленький, — не отставал я. — Значит, он не может быть громилой с нахальными манерами и громким голосом?
— Нет, что вы! — сказала миссис Грейсон. — Мистер Талли среднего роста, в возрасте, с каштановыми волосами и очень тихим голосом. Лицо у него всегда было грустное, озабоченное.
— Видимо, уже предчувствовал, что его ожидает, — сказал я.
Грейсон протянул мне костистую руку. Ощущение у меня было такое, будто я пожал вешалку для полотенец.
— Если вы его заарканите, возвращайтесь к нам со счетом. Я имею в виду Олмора, — сказал он и крепко закусил зубами трубку.
Я сказал, что понимаю, кого он имеет в виду, но счета представлять не буду.
Я пошел по коридору. Лифт был обит красным плюшем, и от него попахивало стариной, как от вдовушек, собравшихся за чаем.
23
На Уэстмор-стрит, на задворках дома побольше, стоял маленький каркасный коттедж. Номера на нем не было, но в двери большего дома слабо светились прорезанные цифры — 1618. К коттеджу вела узкая бетонная дорожка. Я поднялся на крошечное крыльцо, где скучал один-единственный стул, и позвонил.
Звонок забренчал совсем близко. Дверь за сеткой была отворена, но свет внутри не горел.
— В чем дело? — раздался из темноты ворчливый женский голос.
— Мистер Талли дома? — спросил я.
— А вы кто? — голос звучал теперь плоско, монотонно.
— Друг.
Женщина в темноте издала горлом странный, похожий на смешок звук. А может быть, она просто откашлялась.
— Ну? Сколько там на этот раз?
— Это не счет, миссис Талли. Вы ведь миссис Талли?
— Оставьте меня в покое. Уходите. Мистера Талли здесь нет, не было и не будет.
Я прижался носом к сетке и попытался заглянуть внутрь. В комнате смутно вырисовывалась мебель. Контуры кушетки, со стороны которой шел голос, еле-еле виднелись. На ней лежала женщина. Судя по всему, она лежала на спине и, не двигаясь, смотрела в потолок.
— Я больна, — продолжала она. — Неприятностей пришлось хлебнуть предостаточно. Так что не лезьте ко мне. Уходите.
— Я только что разговаривал с Грейсонами, — сказал я.
Наступило короткое молчание. Женщина не шевелилась. Наконец послышался глубокий вздох:
— Даже не слышала о таких.
Я прислонился к косяку и глянул вдоль узкой дорожки на улицу. У противоположного тротуара стояла машина с горящими сигнальными огнями. Кое-где виднелись и другие автомобили.
— Нет, слышали, миссис Талли, — сказал я. — Я сейчас на них работаю. Они все еще не успокоились. А вы? Вас уже ничего не трогает?
— Оставьте меня в покое.
— Мне нужна кое-какая информация. И я ее добуду. Хорошо бы обойтись без скандала. Не получится — добуду со скандалом.
— Еще один фараон? — спросила она.
— Вы же знаете, миссис Талли, что никакой я не фараон. С фараонами Грейсоны не стали бы разговаривать. Позвоните им и проверьте.
— Я же сказала, что не знаю таких. К тому же у меня нет телефона. Прошу вас, уходите. Я больна. Болею уже целый месяц.
— Меня зовут Марло. Филип Марло, частный сыщик из Лос-Анджелеса. Я беседовал с Грейсонами. У меня уже кое-что есть, но мне необходимо поговорить с вашим мужем.
Женщина на кушетке почти неслышно рассмеялась.
— Кое-что есть! Знакомая песня. Боже, до чего знакомая. У него кое-что есть! У Джорджа Талли тоже кое-что было… Когда-то.
— Он сможет вернуть все назад, — сказал я. — Если правильно поведет игру.
— Забудьте про него, — сказала она.
Я снова прислонился к косяку и поскреб подбородок. На улице, где-то рядом с моей машиной, кто-то зажег фонарик. Поди догадайся — зачем. Потом свет выключили.
Бледное пятно, маячившее в изголовье кушетки, дернулось и исчезло. Женщина отвернулась лицом к стене.
— Я устала, — ее голос, бубнивший теперь в стену, звучал глуше. — Чертовски устала. Хватит, мистер. Будьте человеком, уходите.
— Малая толика денег вам не помешает?
— Чувствуете сигарный дым?
Я принюхался, но ничего не почувствовал.
— Нет, — оказал я.
— Они уже здесь были. Торчали целых два часа. Боже, до чего я от вас всех устала. Убирайтесь.
— Послушайте меня, миссис Талли…
Женщина повернулась, и ее лицо снова забелело в темноте. Мне даже показалось, что я вижу глаза.
— Это вы меня послушайте, — перебила она. — Я вас не знаю. И знать не хочу. Мне нечего вам сообщить. Да я бы все равно ничего не сообщила. Тут мой дом. Я здесь живу, если это можно назвать жизнью. Но ничего другого у меня нет. И я желаю лишь тишины и покоя. Отвяжитесь от меня.
— Откройте дверь, — попросил я. — Мы спокойно переговорим, и я покажу…
Она внезапно присела на кушетке, и ее ноги шлепнули об пол. В голосе звенела еле сдерживаемая ярость.
— Если тут же не уберетесь, я завизжу. Считаю до трех. Раз…
— Ладно, — быстро сказал я. — На всякий случай оставляю визитную карточку, чтобы вы не забыли мое имя. Вдруг передумаете.
Я вынул карточку и всунул ее в щель между косяком и сеткой.
— Спокойной ночи, миссис Талли.
Ответа я не получил. Ее глаза, слегка поблескивая во мраке, смотрели в мою сторону. Я спустился с крыльца и по узкой дорожке вышел на улицу.
На противоположной стороне тихонько работала на холостом ходу машина с зажженными сигнальными огнями. Ну и что? Тысячи машин на тысячах улиц работают сейчас на холостом ходу.
Я забрался в «крайслер» и включил зажигание.
24
Уэстмор-стрит тянулась с юга на север по самым бедным районам городка. Я поехал на север. За первым поворотом машину тряхнуло на заброшенной железнодорожной колее, и дорога вошла вдоль городской свалки. За деревянным забором замысловатыми фантастическими грудами дыбились, как после боя, искореженные остовы старых автомобилей, темнели под луной высокие, разделенные проходами штабеля ржавых кузовов, дверок и крыльев.
В зеркале заднего обзора засветились фары. Их свет становился все ярче. Я нажал на газ, достал из кармана ключи и, открыв бардачок, положил на сиденье пистолет.
За свалкой вдоль дороги потянулся кирпичный завод. В дальнем его конце, за пустырем, высилась труба печи для обжига. Дым из нее не шел. Груды темного кирпича, низкое деревянное строение с вывеской и полная глушь — ни единого огонька, ни одного человека.
