— Угу, — повторил я. — Есть кому отвезти его домой?
— Не говорите «угу», это пошло. — Вивьен взглянула на меня, подняв брови. Сторож в халате старательно жевал нижнюю губу. — И он еще спрашивает, кто может отвезти его домой?! Да у него целый полк шоферов! Каждое утро, чуть свет, они наверняка маршируют перед гаражом. Пуговицы сверкают, мундиры вычищены, белые перчатки — безукоризненны. Чем не Уэст-Пойнт!
— Так где же тогда, черт побери, его шофер? — не выдержал я.
— Мистер Кобб сегодня вечером сам сел за руль, — пояснил извиняющимся тоном сторож в коричневом халате. — Если угодно, я позвоню и вызову шофера.
Вивьен повернулась к сторожу и улыбнулась ему такой обворожительной улыбкой, будто он только что преподнес ей диадему с бриллиантами:
— В самом деле? Это было бы очень мило с вашей стороны. Не могу же я допустить, чтобы мистер Кобб скончался вот так, с открытым ртом. А то еще, не дай бог, подумают, что он умер от жажды.
— Принюхаются — не подумают, — резонно возразил коричневый халат.
Вивьен открыла сумочку, вытащила оттуда несколько измятых банкнот и протянула их сторожу:
— Надеюсь, вы о нем позаботитесь?
— Господи! — воскликнул сторож, не веря своим глазам. — Все сделаю в лучшем виде, не беспокойтесь, мисс.
— Меня зовут Риган, миссис Риган, — ласково сказала она. — Может быть, еще увидимся. Вы здесь давно работаете?
— Н… нет, мэм, — промямлил сторож, неловко перебирая пальцами пачку денег.
— Вам здесь понравится, вот увидите, — заверила сторожа Вивьен и, взяв меня под руку, объявила:
— Марло, я еду в вашей машине.
— Но я оставил ее на улице.
— Это не имеет значения. Пройдемся. Что может быть лучше прогулки в предрассветном тумане? Такие интересные люди попадаются на пути!
— О боже! — вырвалось у меня.
Она повисла на моей руке и начала дрожать. Всю дорогу через рощу она крепко держалась за меня, дрожа всем телом, и, только сев в машину, немного успокоилась. Объехав «Кипарис» сзади по тенистой кривой улочке, я попал на бульвар Де-Казенс, главную улицу Лас-Олиндаса. Промчавшись под старомодными потрескивающими дуговыми фонарями, мы через некоторое время въехали в город. Мелькали здания с темными окнами, мертвые магазины, бензоколонка с зажженной над звонком дежурной лампочкой и, наконец, аптека. Еще открыта.
— Вам надо выпить, — сказал я.
Она молча сидела, забившись в угол. Лицо бледное, перекошенное. Я развернулся и притормозил у входа в аптеку.
— Чашка черного кофе и капля виски вам не повредит, — сказал я.
— С удовольствием напилась бы сейчас до потери сознания, — откликнулась она.
Я вышел, открыл ей дверцу, и она вылезла из машины, скользнув волосами по моей щеке. Мы вошли в аптеку, я купил в винном отделе пинту виски, принес бутылку в бар и поставил ее перед Вивьен на треснувшую мраморную стойку.
— Два кофе, — сказал я аптекарю. — Черного, крепкого и по возможности не прошлогоднего.
— У нас распивать спиртное не разрешается, — отрезал аптекарь в застиранном голубом халате, с жидкими волосами на макушке и честными подслеповатыми глазами.
Вивьен Риган, порывшись в сумочке, достала пачку сигарет, ловко, по-мужски вытряхнула из пачки две штуки и протянула их мне.
— Распивать здесь спиртное запрещается, — повторил аптекарь.
Не обращая на его слова никакого внимания, я раскурил обе сигареты. Аптекарь подставил чашки под тусклый никелированный кофейный автомат, разлил кофе и подал его нам. Потом покосился на бутылку виски, что-то пробормотал себе под нос и, вздохнув, сказал:
— Ладно, разливайте, а я послежу за улицей.
Он вышел из-за стойки, подошел к окну и, став к нам спиной, навострил уши.
— У меня от страха зуб на зуб не попадает, — сказал я, отворачивая пробку и наливая виски в кофе. — Полиция ведь здесь свирепствует. Во времена сухого закона заведение Эдди Марса было ночным клубом и каждый вечер он ставил у входа двух молодчиков в форме, чтобы посетители не проносили выпивку, а заказывали ее в баре.
Тут аптекарь неожиданно повернулся к нам лицом, зашел за стойку и молча скрылся за стеклянной дверью провизорской.
Мы сидели на высоких табуретах и маленькими глотками пили обжигающую смесь кофе с виски. Я взглянул на Вивьен в зеркало, висевшее на кофейном автомате. Лицо напряженное, бледное, красивое. Взгляд безумный, ярко-красные губы презрительно сжаты.
— У вас злые глаза, — сказал я. — Чем вы не угодили Эдди Марсу?
Она посмотрела на меня — тоже в зеркало:
— Раздела его в рулетку. Он ведь проиграл кучу денег, в том числе и те пять тысяч, что сам же одолжил мне вчера вечером.
— Да, это могло вывести его из себя. Думаете, поэтому он натравил на вас этого головореза?
— Какого еще головореза?
— Ну, того в маске, с пистолетом.
— Вы, получается, тоже головорез?
— Конечно. — Я засмеялся. — Но обычно «головорезом» называют врага, а не друга.
— Иногда мне кажется, что враги — все.
— Мы отвлеклись. Так что же имеет против вас Эдди Марс?
— Вы, вероятно, хотите спросить, имеет ли он надо мной власть?
— Именно.
На ее губах заиграла презрительная улыбочка.
— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марло.
Я сделал паузу и спросил:
— Как генерал? На этот раз я серьезно спрашиваю.
— Неважно. Сегодня он весь день пролежал в постели. Может, хватит меня допрашивать?
— Вы же меня тоже допрашивали. Что генералу известно?
— Возможно, все.
— От Норриса?
— Нет, к нему приезжал Уайлд, окружной прокурор. Надеюсь, вы сожгли фотографии?
— Естественно. Вы, я вижу, иногда за сестренку все-таки беспокоитесь.
— Только за нее я и беспокоюсь. И еще — за отца. Чтобы он чего не узнал.
— Думаю, что особых иллюзий он уже не питает, — сказал я. — Но чувство собственного достоинства у него сохранилось.
— Мы — его кровь. В том-то и беда, — проговорила она и пристально, тяжелым взглядом, как бы издали посмотрела на меня в зеркало. — И я не хочу, чтобы он умер, возненавидев своих собственных детей, свою кровь. В нашем роду всегда хватало безумцев. Безумцев, но не развратников.
— А сейчас?
— Вы-то наверняка считаете нас аморальной семейкой.
— Вас — нет. Вы лишь строите из себя светскую львицу.
Она потупилась. Я пригубил кофе и снова закурил две сигареты, одну — себе, другую — ей.
