— А вы, оказывается, в людей стреляете, — тихо проговорила она. — Вы убийца?
— Я? С чего вы взяли?
— В газете прочла. Впрочем, я газетам не особенно доверяю.
— Значит, вы решили, что на моей совести убийство Гейгера? Или Броди? Или обоих?
Она промолчала.
— Мне их убивать было незачем, — продолжал я. — Хотя я вполне мог бы их пристрелить, и это убийство сошло бы мне с рук. Ведь и тот и другой, дай им только волю, не колеблясь отправили бы меня на тот свет.
— Значит, в душе вы убийца, как, впрочем, и все легавые.
— О господи!
— Один из тех абсолютно хладнокровных, безжалостных молодчиков, которые испытывают не больше чувств к своей жертве, чем забивающий скотину мясник. Я это сразу поняла. Как только вас увидела.
— Вокруг вас ошивается достаточно темных личностей. Неужели я похож на них?
— Вы хуже. Они — дети по сравнению с вами.
— Спасибо на добром слове. Но и вы тоже не подарок.
— Давайте уедем из этого мерзкого городка.
Я расплатился, сунул недопитую бутылку виски в карман, и мы уехали. Выходя, я поймал на себе неодобрительный взгляд аптекаря.
Выехав из Лас-Олиндаса, мы поехали вдоль моря через маленькие, утопающие в зелени городки. У самой воды на песке стояли крошечные, похожие на хижины домики, а дома побольше прятались в дюнах. Изредка попадались одно-два освещенных окна, большинство же зданий было погружено во мрак. В густом, подымающемся над морем тумане пахло водорослями. Шины мерно шуршали по влажному бетону. Было сыро и пусто.
Первый раз она заговорила, когда мы въезжали в Дель-Рей. Голос ее звучал глухо, как будто пробиваясь через какую-то преграду.
— Возле курортного клуба сверните к берегу. Хочется посмотреть на воду. Следующая улица налево.
На перекрестке мигал желтый свет. Я повернул налево и поехал вниз, к морю. Слева тянулся высокий обрыв, справа — железнодорожное полотно, за насыпью внизу мерцали огоньки, а еще дальше, над городом, в дымке тумана сверкали огни причала. У моря, однако, туман уже поднялся. Улица пересекала скрывающееся за обрывом железнодорожное полотно и упиралась в асфальтированную дорогу, идущую вдоль пустынного пляжа. На обочине выстроились припаркованные на ночь машины. В ярдах трехстах играл огнями пляжный клуб.
Я притормозил у тротуара, выключил фары и замер, не снимая рук с руля. В поднимающемся тумане еле слышно, словно чей-то далекий шепот, набегала на берег, пенясь и играя, морская волна.
— Сядь ближе, — внезапно сказала она низким, с хрипотцой голосом.
Я отодвинулся от руля на середину сиденья, а она, повернувшись в пол-оборота к окну, словно собираясь выглянуть наружу, молча, не издав ни звука и чуть было не ударившись головой о руль, упала навзничь мне в объятия и закрыла глаза. Потом опять их открыла, и я заметил, что они лихорадочно горели в темноте.
— Обними меня покрепче, головорез.
Сначала я обнял ее не сильно, но затем крепко обхватил за талию и, приподняв, посадил себе на колени. После чего бережно притянул ее к себе. Ее ресницы трепетали, словно крылышки у мотылька, а жесткие волосы щекотали мне щеки.
Я стал целовать ее — сначала быстро, жадно, потом медленно, подолгу. Губы ее раскрылись, по телу пробежала дрожь.
— Убийца, — выдохнула она изо рта в рот.
Прижав ее к себе с такой силой, что ее дрожь передалась и мне, я продолжал целовать ее, пока наконец она не высвободила голову и не спросила:
— Где ты живешь?
— Хобарт-Армс, Франклин, возле Кенмора.
— Никогда там не была.
— Хочешь поехать?
— Да.
— Что имеет против тебя Эдди Марс?
Я почувствовал, как она вся напряглась, издала горлом какой-то гортанный звук, отпрянула и широко раскрытыми глазами уставилась на меня. Видно было, как сверкают в темноте белки.
— А ты все свое, — произнесла она тихим, поникшим голосом.
— А я все свое. Целоваться — дело хорошее, но твой отец не для того мне деньги платит, чтобы я с тобой спал.
— Подонок, — спокойно сказала она, даже не пошевелившись.
Я рассмеялся ей в лицо:
— Не подумай только, что я — равнодушный сухарь. Я не слепой и не бесчувственный. И кровь у меня такая же горячая, как у любого другого. А ты, я смотрю, покладистая, долго уговаривать тебя не надо. Так что же имеет против тебя Эдди Марс?
— Еще раз повторишь — закричу.
— Давай. И погромче.
Она вырвалась из моих объятий, пересела на свое сиденье и забилась в угол.
— За те слова, что ты мне сказал, убивают, учти это, Марло.
— Ни за что тоже убивают. Я же сразу тебя предупредил: я — детектив. Заруби это на своем хорошеньком носике. Это моя работа, красавица. Работа, а не игра.
Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.
— С чего ты взял, что он что-то против меня имеет? — прошептала она приглушенным из-за платка голосом.
— Могу ответить. Сначала он дает тебе выиграть кучу денег, а потом подсылает грабителя с пистолетом их у тебя отобрать. И тебя это нисколько не удивляет. Ты ведь даже не поблагодарила меня за то, что я тебе эти денежки сохранил. Создается впечатление, что все это было разыграно, причем, льщу себя надеждой, лично для меня.
— Что значит «дает выиграть»? Ты что же, считаешь, он может выигрывать и проигрывать по своему усмотрению?
— Конечно. Четыре раза из пяти — если ставит ту же сумму, что и ты.
— Знали бы вы, мистер Детектив, как я вас ненавижу.
— На здоровье. Ты же мне денег не платишь.
Она выбросила разорванный платок из окна:
— Хорошо же вы обращаетесь с женщинами.
— А ты хорошо целуешься.
— И держитесь прекрасно. Одна посадка головы чего стоит. Не знаю только, кого мне благодарить за доставленное удовольствие — вас или моего отца?
— Мне с тобой целоваться понравилось.
— Пожалуйста, увезите меня отсюда, — сказала она медленным, срывающимся от гнева голосом. — Я хочу домой.
— Ко мне домой, детка?
— Будь у меня бритва, я полоснула бы ею тебя по горлу. Просто из любопытства: что из тебя потечет.
— Змеиный яд, — сказал я, включил мотор, развернулся и той же дорогой, через железнодорожный переезд, потом по шоссе, вернулся в Лас-Олиндас, а оттуда — в Уэст-Голливуд. Вивьен со мной не разговаривала. Она сидела молча и совершенно неподвижно. Наконец я свернул в ворота стернвудовской усадьбы и подъехал к особняку. Машина еще не остановилась, а Вивьен уже распахнула дверцу и, даже не попрощавшись, выскочила на ходу. Я видел, как она взбежала на крыльцо и позвонила в звонок. Дверь открылась, выглянул Норрис, Вивьен его оттолкнула, вошла и скрылась из виду. Дверь захлопнулась, а я еще долго сидел и смотрел в одну точку. Потом я развернулся, выехал из ворот и отправился домой.
