Лифт остановился, дверца открылась. За ней был свет, и я шагнул в холл, где ушедший день еще напоминал о себе. Со всех сторон были окна, вдали мерцало море, на холмы медленно вползала темнота. Стены были сплошь обшиты панелями, на полу лежали ковры нежных расцветок древней Персии, за столом, словно бы сделанным из похищенных в старой церкви деревянных скульптур, сидела женщина. Она встретила меня суховатой, скупой, блеклой улыбкой, готовой тут же увянуть.
У женщины были кудрявые волосы и смуглое худощавое, чахлое азиатское лицо. Привлекали внимание крупные камни в ее серьгах и массивных перстнях, на одном пальце поблескивали изумруд и лунный камень в серебряной оправе, возможно, изумруд был настоящим, но почему-то выглядел подделкой, как ножной браслет для опознания раба в пятицентовом магазине. Перстни не шли к ее сухим смуглым немоложавым рукам.
Она заговорила. Голос ее был мне знаком.
— А, ми-истер Марло, это оч-чень хорошо, что вы здесь. Амтор, он будет оч-чень рад.
Я положил на стол стодолларовую бумажку, полученную от индейца. Оглянулся. Индеец уже спустился обратно на лифте.
— Прошу прощения. Это была отличная мысль, но я не могу принять их.
— Амтор, он хоч-чет вас на-нять, да? — Женщина снова улыбнулась. Губы ее шуршали, как папиросная бумага.
— Мне сперва надо узнать, в чем заключается работа.
Женщина кивнула и медленно поднялась из-за стола. Прошелестела мимо меня в тесном платье, облегающем ее, как русалку кожа, и подчеркивающем достоинства ее фигуры, если можно считать достоинством увеличенный на четыре размера объем того, что ниже талии.
— Я провожу вас.
Она нажала кнопку в стене, бесшумно отодвинулась невидимая дверь. За ней виднелся молочно-белый свет. Прежде чем войти, я еще раз взглянул на улыбку женщины. Теперь она была древнее Египта. Дверь бесшумно закрылась за мной.
В комнате не было никого.
Восьмиугольная комната, от пола до потолка обтянутая черным бархатом, с высоким, тоже, видимо, бархатным потолком. Посреди угольно-черного ковра восьмиугольный белый столик, на который двое людей с трудом смогли бы поставить локти, посреди столика — молочно-белый шар на черной подставке. Свет шел из него. Что находилось внутри шара, было не разглядеть. С двух сторон столика — белые восьмиугольные табуреты, его уменьшенные копии. У стены еще один такой же. Больше ничего, совершенно ничего. Голые стены. Без окон. Если имелись другие двери, то их не было видно. Я оглянулся на ту, в которую вошел. Ее тоже не было видно.
Секунд пятнадцать я стоял с легким, смутным ощущением, что за мной наблюдают. Очевидно, где-то был глазок, но обнаружить его мне не удалось. Я оставил попытки. Прислушался к своему дыханию. В комнате было тихо, так тихо, что я слушал, как воздух входит в ноздри с мягким звуком, напоминающим шорох маленьких штор.
Потом в дальней стене отодвинулась маленькая дверь, вошел человек, и дверь закрылась. Не поднимая головы, вошедший направился к столику, сел на восьмиугольный табурет и сделал плавный жест самой изящной рукой, какую мне доводилось видеть.
— Прошу сесть. Напротив меня. Не курите и не суетитесь. Постарайтесь полностью расслабиться. Итак, чем могу служить?
Я сел, сунул в рот сигарету и, не зажигая, покатал из угла в угол. Оглядел сидящего передо мной человека. Тонкий, высокий и прямой, как стальной прут. Волос тоньше и светлее, чем у него, я не встречал. Как будто отфильтрованные сквозь шелковую кисею. Кожа свежая, как лепесток розы. Ему могло быть и тридцать пять лет, и шестьдесят пять. Годы не оставили на нем следов. Зачесанные назад волосы подчеркивали изящество профиля — любой из Бэрриморов
позавидовал бы. Брови угольно-черные, как пол, стены и потолок. Глаза глубокие, очень глубокие. Бездонные, дурманные глаза сомнамбулы. Похожие на колодец, о каком я когда-то читал. Происходило это девятьсот лет назад в одном старом замке. Человек бросил в колодец камень и ждал. Ждал и прислушивался, потом ждать надоело, но, едва человек собрался уходить, со дна донесся еле слышный всплеск, такой тихий, отдаленный, что почти не верилось в возможность такой глубины.
Такая же глубина была в этих глазах. Невыразительные, бездушные, они могли бы спокойно взирать, как львы рвут человека на части, как посаженный на кол человек с отрезанными веками вопит под ярким солнцем.
На нем был двубортный черный деловой костюм, сшитый мастером своего дела. Вошедший рассеянно уставился на мои пальцы.
— Прошу вас, не суетитесь, — произнес он. — Это нарушает волны, мешает моей сосредоточенности.
— От этого тает лед и мяучит кот, — сказал я.
Он едва заметно улыбнулся:
— Полагаю, вы явились сюда не затем, чтобы говорить глупости.
— Вы, очевидно, забыли, для чего я приехал сюда. Кстати, я вернул те сто долларов вашей секретарше. Приехал я сюда, как вы можете вспомнить, по поводу нескольких папирос. Начиненных марихуаной. И с вашими карточками в мундштуках.
— Вы хотите узнать, как они там оказались?
— Да. Это мне следовало заплатить вам сто долларов.
— В этом нет необходимости. Ответ прост. Я не всеведущ. Не знаю.
На миг я почти поверил ему. Лицо его было ясным, словно крыло ангела.
— Тогда зачем же вы послали мне сто долларов, и грязного индейца, от которого смердит, и машину? Кстати, неужели индейцу необходимо смердеть? Если он работает на вас, могли бы заставить его вымыться.
— Это прирожденный медиум. Они очень редки, как алмазы, и, как алмазы, иногда встречаются в грязных местах. Насколько я понял, вы частный детектив.
— Да.
— Мне кажется, вы очень глупый человек. У вас глупый вид. Вы занимаетесь глупой работой. И приехали по глупому делу.
— Понятно, — сказал я. — Глупый. Наконец дошло.
— И думаю, мне больше не стоит вас задерживать.
— Вы меня не задерживаете, — сказал я. — Это я вас задерживаю. Мне нужно знать, почему ваши карточки оказались в папиросах.
Амтор едва заметно пожал плечами:
— Мои карточки могут оказаться у кого угодно. Я не даю своим друзьям папирос с марихуаной. Ваш вопрос остается глупым.
— Попытаюсь внести некоторую ясность. Папиросы находились в дешевом японском или китайском портсигаре, раскрашенном под черепаший панцирь. Когда-нибудь видели такой?
— Нет. Не припоминаю.
— Еще одна деталь. Портсигар лежал в кармане человека по имени Линдсей Марриотт. Вам знакомо это имя?
Амтор задумался:
— Да. Я пытался излечить его от робости перед камерой. Он хотел сниматься в кино. Это было пустой тратой времени. В кино он не нужен.
— Догадываюсь, — сказал я. — На экране он выглядел бы как Айседора Дункан
. И еще один вопрос. Зачем вы послали мне сто долларов?
