Я был уже едва жив, когда свет, кроваво-красный от прилива крови к мозгу и глазам, вспыхнул снова. Передо мной проплыло чье-то лицо, чья-то рука легонько обшарила меня, а другие руки крепко держали меня за горло.
— Дай ему чуть-чуть вздохнуть, — послышался чей-то негромкий голос.
Хватка ослабла. Я вырвался. Что-то блестящее ударило меня по челюсти.
— Поставь его на ноги, — произнес тот же голос.
Индеец поставил меня на ноги. Держа за вывернутые руки, прижал к стене.
— Дилетант, — негромко произнес голос, и блестящая вещь, холодная и беспощадная, как смерть, снова ударила меня по лицу.
Потекла какая-то теплая струйка. Я лизнул ее, она отдавала железом и солью.
Чья-то рука вынула мой бумажник. Обследовала все карманы. Появилась на свет и была развернута бумажка с папиросой. Происходило все это в окутавшем меня тумане.
— Там было три папиросы? — негромко спросил голос, и блестящая вещь снова ударила меня по челюсти.
— Три, — выдавил я.
— Где остальные?
— В кабинете, в ящике стола.
Блестящая вещь ударила меня снова.
— Возможно, ты лжешь — но я могу проверить.
Передо мной красными огоньками засветились ключи. Голос произнес:
— Придуши его немного.
Железные пальцы вдавились мне в горло. Я изо всех сил подался назад к индейцу, к запаху и твердым мышцам живота. Дотянулся до его руки, схватил один палец и попытался вывернуть.
— Поразительно. Наука идет ему на пользу, — негромко произнес голос.
Блестящая вещь снова мелькнула в воздухе. Ударила по моей челюсти. По тому, что когда-то было моей челюстью.
— Отпусти его. Он присмирел, — произнес голос.
Крепкие, сильные руки разжались, меня качнуло вперед, я сделал шаг и сумел устоять. Передо мной стоял Амтор, улыбаясь еле заметно, почти мечтательно. В тонкой, изящной руке он держал мой пистолет. Ствол был направлен мне в грудь.
— Я мог бы просветить тебя, — негромко сказал Амтор. — Но какой в этом смысл? Маленький грязный человек в маленьком грязном мире. Прибавь тебе каплю сообразительности, ты все равно останешься тем же. Не так ли? — И мило улыбнулся.
Изо всех оставшихся сил я ударил по этой улыбке.
Вышло не так уж плохо. Амтор пошатнулся, из ноздрей хлынула кровь. Потом выпрямился и снова поднял пистолет.
— Сядь, детка, — негромко сказал он. — Я жду гостей. Очень хорошо, что ты меня ударил. Это мне на руку.
Я нащупал табурет, сел и опустил голову на белый стол рядом с белым шаром, который снова мягко светился. Свет зачаровывал меня. Приятный свет, приятный белый свет.
Позади и вокруг меня было одно лишь безмолвие.
Кажется, я задремал, положив окровавленное лицо на стол, а стройный красивый дьявол с моим пистолетом в руке смотрел на меня и улыбался.
23
— Ну ладно, — сказал рослый. — Хватит притворяться.
Я открыл глаза и выпрямился.
— Пошли отсюда, приятель.
Я встал, все еще сонный. Мы куда-то вышли. Потом я разглядел, что это приемная с окнами по всем сторонам. За ними было уже совершенно темно.
Женщина с перстнями, которые не шли ей, сидела за столом. Возле нее стоял какой-то мужчина.
— Сядь сюда, приятель.
Рослый взял меня за плечо и усадил. Стул был хороший, прямой, но удобный, однако сидеть на нем у меня не было ни малейшего желания. Женщина открыла блокнот и стала читать вслух. Невысокий пожилой человек с застывшим лицом и седыми усами слушал ее.
Амтор стоял у окна, глядя на далекую безмятежную гладь океана за огнями дамбы, за пределами земного шара. Глядел так, словно не мог оторваться. Потом слегка повернул голову и взглянул на меня. Кровь с лица он смыл, однако нос его был не таким, как вначале, по крайней мере вдвое больше. Я усмехнулся разбитыми губами.
— Тебе весело, приятель?
Я перевел взгляд, голос принадлежал тому, кто привел меня сюда и теперь стоял передо мной. Это был обветренный парень около двухсот фунтов весом, с гнилыми зубами и нежным голосом циркового зазывалы. Сильный, быстрый, питающийся черным мясом. Заставить его искать пятый угол не смог бы никто. Фараон, из тех, что каждый вечер вместо молитв плюет на свою дубинку. Однако взгляд у него был добродушный.
Он стоял передо мной, расставив ноги, держал в руках мой раскрытый бумажник и царапал его ногтем большого пальца, словно ему нравилось портить вещи. Пустяковые, если других не попадалось. Но физиономии он, видимо, портил с большим удовольствием.
— Стало быть, частный сыщик, приятель? Из большого скверного города? Легкий шантаж, да?
Шляпа его была сдвинута на затылок. Светло-каштановые волосы на лбу потемнели от пота. Добродушные глаза были испещрены красными прожилками.
Мое горло словно бы пропустили сквозь отжимной каток. Я потрогал его. Проклятый индеец. Пальцы будто из легированной стали.
Смуглая женщина кончила читать и закрыла блокнот. Невысокий пожилой человек с седыми усами кивнул, подошел и встал позади рослого.
— Из полиции? — спросил я, потирая подбородок.
— А как ты думал, приятель?
Полицейский юмор. У седоусого один глаз косил и казался полуслепым.
— Не из Лос-Анджелеса, — сказал я, глядя на него. — В Эл-Эй с таким глазом отправили б на пенсию.
Рослый протянул мне бумажник. Я обследовал его. Все деньги были на месте. И все карточки. Не пропало ничего. Я удивился.
— Скажи нам что-нибудь, приятель, — заговорил рослый. — Такое, чтобы ты нам понравился.
— Верни мне пистолет.
Рослый чуть подался вперед и задумался. Я видел, как он думает. У него от напряжения ныли мозги.
— А, захотел свой пистолет, приятель. — И покосился на седоусого: — Хочет свой пистолет. — Потом снова уставился на меня: — А зачем он тебе, приятель?
— Хочу убить индейца.
— О, хочешь убить индейца, приятель?
— Да — одного только индейца, дружище.
Рослый снова глянул на седоусого:
— Этот парень очень горячий. Хочет убить индейца.
— Слушай, Хемингуэй, не повторяй все, что я говорю.
— Парень, видать, тронутый, — сказал тот. — Называет меня Хемингуэй. Как по-вашему, тронутый?
Седоусый откусил кончик сигары и промолчал. Стоящий у окна красивый высокий человек медленно обернулся и негромко произнес:
— Мне кажется, слегка неуравновешен.
— В толк не возьму, с чего он назвал меня Хемингуэй, — сказал рослый. — Фамилия у меня другая.
