— Я решила, что вы пьяный, — сказала она. — Что специально напились перед тем, как ехать ко мне. Я думала, что вы были с той блондинкой. Думала… не знаю, что думала.
— Держу пари, все это вы приобрели не на свои гонорары, — сказал я, оглядывая гостиную. — Даже если вам платили за то, что, как вам казалось, вы думали.
— И отец приобрел все это не на взятки, — сказала Анна. — Взяток он не брал. В отличие от жирного болвана, ставшего теперь начальником полиции.
— Это не мое дело.
— У нас было несколько земельных участков в Дель-Рей, — сказала она. — Мы их купили как обычные песчаные участки. А они оказались нефтеносными.
Я кивнул и отпил из хрустального бокала, который держал в руке. Напиток был превосходным.
— Человеку ничего не стоит обосноваться здесь, — сказал я. — Взять и приехать. Для него все готово.
— Если это правильный человек, — сказала Анна. — И его согласны принять.
— Дворецкого нет, — сказал я. — Без него трудновато.
Она покраснела.
— Ну а вы… вам расколошматили голову, искололи всю руку наркотиками, а подбородок использовали вместо боксерской груши. Видит бог, это уже слишком.
Я промолчал. Из-за сильной усталости.
— Во всяком случае, — сказала Анна, — вы догадались заглянуть в мундштуки папирос. По вашему поведению на Астер-драйв я решила, что вам это и в голову не пришло.
— Те карточки здесь ни при чем.
Она бросила на меня резкий взгляд:
— И это говорите вы, хотя тот человек вызвал двух продажных полицейских, а те избили вас и бросили на два дня в лечебницу для алкоголиков, чтобы отучить соваться в чужие дела? Да ведь тут все так выпирает наружу, что не нужно шевелить мозгами.
— Это следовало бы сказать мне, — заметил я. — Прямо-таки мой стиль. Колоритный. Так что же выпирает наружу?
— Что тот элегантный психиатр — бандит высокого класса. Находит перспективных клиенток, все разузнает, а потом подсылает грабителей.
— Вы действительно так думаете?
Анна уставилась на меня. Я допил то, что было в бокале, и скорчил просительную гримасу. Она не обратила на это внимания.
— Конечно думаю. И вы тоже.
— По-моему, дело гораздо сложнее.
Анна улыбнулась добродушно и вместе с тем язвительно:
— Прошу прощения. Я упустила из виду, что вы детектив. Дело непременно должно быть сложным, не так ли? Видимо, в простых делах есть что-то недостойное.
— Оно гораздо сложнее, — повторил я.
— Ну хорошо. Я слушаю.
— Я ничего не знаю. Просто так думаю. Что, если я выпью еще?
— Знаете, вам нужно как-нибудь попробовать воды, просто для разнообразия. — Она поднялась и взяла у меня бокал. — Это будет последний.
Анна вышла из комнаты, где-то звякнули о стекло кубики льда, я закрыл глаза и стал прислушиваться к этим негромким звукам. Не следовало мне тут светиться. Если про меня разузнали столько, как я подозревал, то вполне могли заявиться сюда. Это было бы скверно.
Вернулась Анна с бокалом, пальцы ее, холодные от соприкосновения со стеклом, коснулись моих, я задержал их на секунду, а потом нехотя выпустил, так расстаешься со сном о волшебной долине, просыпаясь от бьющего в лицо солнца.
Она покраснела, вернулась к своему креслу и долго в него усаживалась. Потом закурила и стала смотреть, как я пью.
— Амтор — безжалостный человек, — сказал я. — Но почему-то мне трудно представить его мозговым центром шайки. Может, я ошибаюсь. Если он в самом деле бандит и решил, будто мне что-то известно, то я вряд ли вышел бы из этой лечебницы живым. Но он чего-то боится. Пока я не заикнулся о невидимых надписях, он был спокоен.
Анна пристально посмотрела на меня:
— Надписи на карточках были?
Я усмехнулся:
— Если и были, то я их не видел.
— Странный способ прятать грязные сведения о людях, не кажется вам? В мундштуках папирос. Их могут и не обнаружить.
— Мне кажется, дело в том, что Марриотт опасался за свою жизнь, и в случае чего карточки должны были быть обнаружены. Полиция тщательно проверила бы его карманы. Это меня и смущает. Если Амтор — бандит, то у Марриотта ничего бы не нашли.
— Если Амтор убил его — или велел убить. Но то, что Марриотт знал об Амторе, может не иметь прямого отношения к убийству.
Я откинулся назад, осушил бокал и сделал вид, что задумался. Потом кивнул:
— Но это ограбление связано с убийством. А мы предполагаем, что Амтор имел отношение к ограблению.
Взгляд Анны стал чуть лукавым.
— Вы, наверное, ужасно себя чувствуете, — сказала она. — Может, ляжете спать?
— Здесь?
Анна покраснела до корней волос и упрямо выпятила подбородок:
— Вот именно. Я не ребенок. Мои дела никого не касаются.
Я отставил бокал и поднялся:
— У меня один из редких приступов деликатности. Может, подвезете меня к стоянке такси, если не слишком устали?
— Чертов дурень, — сердито сказала она. — Вас же избили до полусмерти, напичкали черт знает какими наркотиками, и, по-моему, вам нужно как следует выспаться, чтобы наутро снова стать детективом.
— Я собирался поспать подольше.
— Вас нужно бы в больницу, дурень чертов!
Я содрогнулся:
— Послушайте, у меня сегодня не особенно ясная голова, и я думаю, что не стоит мне задерживаться здесь слишком долго. Против этих людей я ничего не смогу доказать, но они, похоже, невзлюбили меня. Мое слово против слова полиции — а полиция в этом городе, кажется, очень уж прогнившая.
— Это хороший город, — резко, с придыханием сказала Анна, — нельзя судить…
— Хороший, хороший. Чикаго тоже. Там можно прожить очень долгое время и ни разу не увидеть томми-гана. Само собой, это славный город. Может, и не более продажный, чем Лос-Анджелес. Но один человек может завладеть лишь частью большого города. А этот городок можно прибрать к рукам целиком, в подарочной упаковке. В этом разница. И потому я хочу уехать.
Она встала и выпятила подбородок:
— Вы ляжете в постель здесь и немедленно. У меня есть свободная спальня, можете…
— Вы обещаете запереть свою дверь?
Анна покраснела и закусила губу.
— Иногда мне кажется, что вы замечательный человек, — сказала она, — а иногда, что мерзейший тип, какого я только встречала.
— Каким бы я ни был, отвезете вы меня к стоянке такси?
— Вы останетесь здесь, — резко ответила она. — Вы нездоровы.
— Не так уж я нездоров, чтобы вам не хотелось вызнать мои секреты, — едко сказал я.
