— Молчать! Я скажу, что теперь нужно сделать. Мой брат — убийца, но я не могу его карать. Он останется здесь взаперти, пока не доживет свой век. Для меня он умер. В стенах Котира я больше не желаю слышать его имени.
Мартин услышал, как Джиндживер пытался что-то сказать, но его голос немедленно заглушили Ясеневая Нога и Фортуната, которые принялись восклицать:
— Да здравствует королева Цармина! Да здравствует королева Цармина!
Солдаты во весь голос вторили им. Когда возвращавшаяся толпа поравнялась с камерой Мартина, он отошел от двери. Среди воплей он различил голос Цармины, говорившей Ясеневой Ноге:
— Прикажи принести октябрьского эля и ежевичного вина из кладовых. Следи, чтобы всего было вдоволь.
Заткнув уши, чтобы не слышать шума разгульного пира, Мартин лежал на соломе, чувствуя, как рукоять меча давит на грудь. Теперь последние его надежды улетучились.
5
Весенних блесток мишура
Сверкает без конца.
Идет Король Воров — ура! —
И слушает скворца.
Такой он молодец на вид,
Хоть орден выдавай,
Но если в гости забежит, —
Хозяин, не зевай!
Солнце искрилось на весело булькающей воде. Река всю зиму молча пролежала подо льдом. Подснежники, овеваемые теплым южным ветерком, любезно кивали крокусам. Весна царила повсюду.
Гонф возвращался домой после очередного удачного посещения Котира. Фляги, полные вина, болтались на его широком поясе. Он вприпрыжку пробирался по оживающему лесу и, опьянев от хмельного дыхания весны, распевал во весь голос:
Ку-ку тебе, сестричка! Кукуя без гнезда, Подкладывать яички Ты мастер хоть куда' Но я, понятно дураку, — Хитрей тебя! Ку-ку!
Кровь бездумно гуляла в жилах молодого Гонфа, бурля счастьем и кружа ему голову, так что он прошелся колесом. Он поминутно вытаскивал из-под короткого плаща тростниковую флейту и дудел на ней — просто от беспричинного счастья жить на белом свете! С ликующим воплем Гонф плюхнулся на заросшую травой кочку и замер. Вверху белые облачка плыли по нежно-голубому небу, подгоняемые ветром. Гонф принялся мечтать, каково было бы полежать на маленьком пушистом облачке и поноситься туда-сюда в залитом солнцем небе.
Двух ласок в доспехах Котира он заметил, когда бежать было уже поздно. Они стояли над ним — мрачные и готовые к действию.
Гонф улыбнулся, понимая, что булькающие фляги с вином не утаишь:
— Привет, товарищи…
Ласка, что была повыше, ткнула его древком копья:
— Пошевеливайся, вставай! Тебя в Котире ждут. Гонф весело подмигнул в ответ:
— В Котире? Да неужели?
— Вставай, вор. Теперь мы знаем, куда всю зиму исчезали сыр и ежевичное вино. Гонф медленно поднялся:
— Что вы, господа хорошие! Вы разве не знаете, что шеф-повар разрешил мне заимствовать из кладовой все, что мне захочется?
Большая ласка невесело засмеялась:
— Знаешь что, вор? Шеф-повар лично поклялся содрать с тебя шкуру ржавым ножом, а что останется, поджарить на ужин.
Гонф кивнул с видом ценителя:
— Хорошая мысль… Надеюсь, он оставит немного и для меня… ой!
Подгоняемый то одним, то другим копьем, он зашагал со стражниками в сторону Котира.
Бледный луч солнца протиснулся между железными прутьями узкого окна под потолком. Влага капала со стен камеры. Изредка до пленника доносилась с равнины негромкая трель жаворонка. Мартин знал, что на воле наступает весна. Он сильно исхудал, но в глазах по-прежнему сверкал гнев воина.
Мартин встал и принялся шагать по камере. Рукоять меча болталась у него на шее; казалось, что она тяжелеет со временем. Пятнадцать шагов туда, пятнадцать обратно. Уже много, много раз прошагал он так; дни складывались в недели, недели — в месяцы. Камера Джиндживера находилась слишком далеко, чтобы с ним можно было вести беседы; кроме того, это лишь попусту злило бы стражников. Когда Мартин пытался разговаривать с диким котом, чье имя было запрещено упоминать, они оставляли его без хлеба и воды. Теперь ему казалось, что о нем и впрямь забыли и ему придется умереть здесь, не дождавшись конца правления Цармины.
Мартин стоял в слабых лучах солнца, стараясь не думать о мире, где голубеет небо и цветут цветы.
— Давай-ка запихнем этого чертенка сюда. Меньше будет хлопот, если носить еду двоим сразу.
Когда ключ повернулся в замке, Мартин подбежал к двери, и новенький тут же сбил его с ног, ввалившись в приоткрытую дверь. Они вместе упали на пол, а дверь камеры захлопнулась. Оба пленника так и лежали на полу, не шевелясь, пока шаги удалявшейся стражи не затихли в коридоре. Тогда Мартин спихнул с себя незнакомца. Тот захихикал. Мартин подвел его к окну, чтобы получше рассмотреть на свету.
Гонф весело подмигнул Мартину, сыграл коротенькую джигу на своей тростниковой дудочке, а потом запел:
Один мышонок двести лет Сидел в тюрьме — о да! Усы по пояс отрастил, До полу — борода. Глаза потухли у него, Он стал беззуб и сед, — Едва ли б этот внешний вид Его одобрил дед!
Мартин прислонился к стене, улыбаясь забавному сокамернику:
— Вот чепуха! Разве мог бы что-нибудь сказать дедушка двухсотлетнего мышонка? Впрочем, я забыл представиться. Меня зовут Мартин Воитель. А тебя?
Гонф протянул Мартину лапу:
— Вот как, Мартин Воитель. Знаешь, Мартин, на вид ты отличный парень, и сильный, хотя немного подкормиться тебе бы не помешало. Меня зовут Гонф — Король Воров. К твоим услугам, товарищ.
Мартин дружески пожал лапу Гонфа:
— — Король Воров! Клянусь шкурой! По мне, называйся хоть Королем Неба, лишь бы мне было с кем словом перекинуться. За что тебя сюда упекли?
Гонф стал рассказывать:
— Меня поймали на сокращении запасов вина и сыра в кладовых. Но ты, товарищ, не волнуйся — в Котире я могу отпереть любой замок. Мы здесь не задержимся, понимаешь? В этом ты можешь на меня положиться.
— Ты хочешь сказать, что ты… что мы сбежим отсюда? Как, когда? — Голос Мартина дрожал от волнения. Гонф со смехом привалился к стене:
— Ха-ха, товарищ, не так быстро! Для начала надо тебя покормить. Как им не стыдно держать тебя на хлебе и воде!
Мартин пожал плечами и потер свой пустой живот:
— Я и тому рад, что хлеб и воду приносят. А ты чем советуешь питаться? Парным молоком и овсяными лепешками?
— Извини, товарищ, молока и овсяных лепешек у меня нет. Может, тебе подойдет сыр с ежевичным вином? — В голосе Гонфа не было и тени насмешки.
Мартин просто потерял дар речи, когда его товарищ по несчастью достал из-под полы куртки ломоть сыра и плоскую флягу с вином.
