Малыш стоял, держа в руке плащик, и когда он вытащил руку из кармана, на пол упал маленький белый листок бумаги. Мартин Бек нагнулся, чтобы подать его малышу, и тот воскликнул:
– Цок-цок! Цок-цок от дяди!
Мартин Бек посмотрел на предмет, который держал руке.
Это был самый обыкновенный билет в метро.
XVIII
Утром, в пятницу шестнадцатого июня 1967 года, уже кое-что что произошло.
Полиция опубликовала описание, которое имело тот недостаток, что подходило к каким-нибудь десяти тысячам более или менее добропорядочных граждан. А может, и к еще большему количеству.
В руководстве полиции кое-кто по-прежнему упрямо настаивал на том, что у Лундгрена нет никакого алиби относительно убийства в Ванадислундене, и подвергал сомнению надежность его свидетельских показаний. Это привело к тому, что Гюнвальд Ларссон поставил одну женщину в весьма неприятное положение, а другая женщина поставила Колльберга в еще более неприятное положение.
Гюнвальд Ларссон набрал телефонный номер в районе Ваза. После чего состоялся следующий разговор.
– Янсон слушает.
– Добрый день. Криминальная полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.
– Слушаю вас.
– Могу я поговорить с вашей дочерью Майкен Янсон?
– Да, пожалуйста. Секундочку. Мы как раз завтракаем. Майкен!
– Алло, Майкен Янсон слушает.
Голос был звонкий и воспитанный.
– Полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.
– Да?
– Вы сообщили, что вечером девятого июня были в парке Ванадислунден, куда ходили немножко подышать свежим воздухом.
– Да.
– Что было на вас надето, когда вы ходили подышать?
– Что было… секундочку, да, на мне было черно-белое короткое платье.
– А еще что?
– Босоножки.
– Ага. А еще что?
– Ничего. Подожди, папа, он всего лишь спрашивает, что было…
– Ничего? Больше ничего на вас не было?
– Н-нет.
– Я имею в виду, у вас случайно не было чего-нибудь под платьем?
– Ну да, естественно. На мне, естественно, было нижнее белье.
– Ага. А какое нижнее белье?
– Какое нижнее белье?
– Да, именно об этом я вас и спрашиваю.
– Ну-у… на мне было, естественно, то, что… то, что обычно носят. Но папа, ведь это полиция!
– А что именно вы обычно носите?
– Ну, естественно, бюстгальтер, и… ну, как вы думаете?
– Я ни о чем не думаю. У меня нет никакого априорного мнения, я всего лишь спрашиваю.
– Ну, в таком случае, естественно, трусы.
– Ага. А какие трусы?
– Какие? Послушайте, я не понимаю, что вы имеете в виду. Самые обыкновенные трусы.
– Маленькие трусики, похожие на плавки?
– Да, но простите, я…
– А как выглядели эти трусики? Они были красные, черные, синие или, возможно, телесного цвета?
– Они были…
– Да?
– Это были белые сетчатые трусики. Да, папа, я сейчас его спрошу. Простите, вы не могли бы сказать, зачем расспрашиваете меня о таких вещах?
– Я проверяю свидетельские показания.
– Свидетельские показания?
– Совершенно верно. До свидания.
Колльберг приехал в Старый Город, припарковался возле собора, разыскал адрес и поднялся по каменной винтовой лестнице, порядком истертой. Звонка он не обнаружил и, поэтому, верный своей привычке, оглушительно заколотил в дверь.
– Входи, – крикнула женщина.
Колльберг вошел.
– О Боже! – воскликнула женщина. – Кто вы такой?
– Полиция, – строго сказал Колльберг.
– В таком случае вынуждена вам заявить, что полиция умеет чертовски неприятно…
– Вас зовут Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём? – спросил Колльберг, демонстративно заглянув в бумажку, которую держал в руке.
– Да. Вы пришли из-за вчерашнего?
Колльберг кивнул и огляделся вокруг. В комнате царил милый беспорядок. Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём была в синей полосатой пижамной куртке такой длины, что было видно, что под ней нет даже сетчатых трусиков. Очевидно, она только что встала и варила кофе, потому что стояла у газовой плиты и ждала, когда закипит вода.
– Я только что встала и варю кофе, – сказала она.
– Ага.
– Я подумала, что это девушка, живущая по соседству. Никто другой так не колотит в дверь. И к тому же в такое время. Вы тоже хотите?
– Простите?
– Кофе.
– Гм, да, – сказал Колльберг.
– Ну, тогда присаживайтесь куда-нибудь.
– Куда?
Она показала ложечкой на низкий кожаный пуфик возле спинки широкой расстеленной постели. Он нерешительно сел. Она поставила обе чашечки на маленький подносик, левым коленом подтолкнула столик и поставила на него поднос, а сама села на постель. Потом скрестила ноги, причем кое-что обнажилось. В ее анатомии не было каких-либо необычных особенностей.
– Угощайтесь, – сказала она.
– Спасибо, – сказал Колльберг, глядя на пальцы ее ног.
Он легко возбуждался, и в эту минуту у него было какое-то странное ощущение. Она чем-то сильно напоминала ему кого-то, очевидно, его собственную жену.
Она озабоченно посмотрела на него и сказала:
– Вы не возражаете, если я немного оденусь?
– Думаю, это очень неплохая мысль, – прогудел Колльберг сдавленным голосом.
Она тут же встала, подошла к шкафу, достала оттуда коричневые вельветовые брюки и надела их. Потом расстегнула пижамную куртку и сняла ее. Минуту стояла обнаженная до пояса, повернувшись к Колльбергу спиной, однако это не очень помогало. Немного поколебалась, а потом натянула свитер через голову.
– Неудобство в том, что потом человеку становится ужасно жарко, – вздохнула она.
Он сделал глоток кофе.
– Вам нравится? – спросила она.
Он сделал еще один глоток.
– Кофе прекрасный, – ответил он.
– Дело в том, что я вообще ничего не знаю. Совершенно ничего. Это было просто ужасно, я имею в виду Симонссона.
– Его зовут Рольф Эверт Лундгрен, – сказал Колльберг.
– Вот видите, еще и это. Мне ясно, вы считаете, что я произвожу впечатление… что это не показывает меня в благоприятном свете, если можно так выразиться. Ну, теперь уж с этим ничего не поделаешь.
