Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул ее Монссону.
— Что происходит с Мартином? — поинтересовался Гунвальд Ларссон. — Почему у него такой кислый вид?
— Наверное, у него есть на то свои причины, — пожал плечами Кольберг.
Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы сквозь интенсивное движение стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил свою машину напротив дома № 47, было несколько минут пятого и начало смеркаться.
В этом доме было два жильца с фамилией Карлссон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему был нужен.
К двери было приколото восемь картонок с фамилиями. На двух из них буквы были печатные, на остальных — написаны от руки разными почерками. Все фамилии были иностранные. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.
Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.
— Можно видеть фру Карлссон? — спросил Монссон.
Мужчина улыбнулся, демонстрируя ослепительно-белые зубы, и развел руками.
— Фру Карлссон нет в дом, — ответил он на ломаном шведском языке. — Будет быстро.
— Тогда я подожду ее, — сказал Монссон и зашел в прихожую.
Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.
— Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?
Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.
— Да, — ответил он. — Это был ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.
— Вы тоже араб? — спросил Монссон.
— Нет, турок. А вы тоже иностранец?
— Нет, — ответил Монссон. — Я швед.
— О, я думать вы иностранец, потому что немножко запинаетесь.
Монссон строго взглянул на него.
— Я из полиции, — объяснил он. — Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Есть еще кто-нибудь дома, кроме вас?
— Нет, только я. У меня выходной.
Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темной, длинной и узкой. Здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной в прихожей было еще пять дверей, в том числе одна двойная и две небольшие двери — очевидно, в туалет и кладовку.
Монссон подошел к двойной двери и открыл одну створку.
— Это комната фру Карлссон, — испуганно сказал турок. — Входить запрещен.
Монссон заглянул в комнату, заставленную разной мебелью и служащую, вероятнее всего, и спальней, и гостиной одновременно.
Следующая дверь вела в кухню. Большую и хорошо оборудованную.
— Запрещено ходить в кухня, — произнес стоящий за спиной Монссона турок.
— Сколько здесь комнат? — спросил Монссон.
— Комната фру Карлссон, кухня и наша комната, — сказал турок. — Еще туалет и кладовка.
Монссон нахмурился.
— Значит, две комнаты и кухня, — уточнил он для себя.
— А сейчас смотреть на наша комната, — сказал турок, открывая дверь.
Комната была приблизительно пять на шесть метров. Два окна с выцветшими старыми занавесками на них выходили на улицу. Вдоль стен стояли разномастные кровати, а между окнами — топчан, обращенный изголовьем к стене.
Монссон насчитал шесть кроватей. Две были не застелены. Везде в беспорядке валялись обувь, одежда, книги и газеты. В центре комнаты стоял белый полированный стол в окружении пяти разнокалиберных стульев. Меблировку дополнял стоящий наискось у одного из окон высокий комод темного дерева с выжженными на нем узорами.
В комнате кроме входной двери были еще. Поперек одной из них стояла кровать, значит, эта дверь, скорее всего, вела в комнату фру Карлссон и была заперта. За другой дверью находилась кладовка, набитая одеждой и чемоданами.
— Вы живете здесь вшестером? — спросил Монссон.
— Нет, нас восемь, — ответил турок.
Он подошел к кровати, загораживающей дверь, выдвинул из-под нее еще один матрац и указал на другую кровать.
— Две раздвигаться, — сказал он. — Мохаммед спал на тот кровать.
— А на остальных семи кто? — спросил Монссон. — Турки?
— Нет, три турка, два… нет, уже один араб, два испанца, один финн и новый, грек.
— Едите вы здесь же?
Турок быстро прошел к противоположной стене, чтобы поправить подушку на одной из кроватей. Монссон успел заметить раскрытый порнографический журнал, прежде чем его накрыла подушка.
— Извините, — сказал турок. — Тут немного… нехорошо убрано. Едим мы здесь? Нет, готовить еда запрещено. Запрещено ходить кухня, запрещено иметь электрическая плитка в комнате. Запрещено варить еду и кофе.
— А сколько вы платите?
— По триста пятьдесят крон каждый.
— В месяц?
— Да. Каждый месяц триста пятьдесят крон.
Турок кивал головой и почесывал черные и жесткие, как щетина, волосы в вырезе майки.
— Я очень хорошо зарабатывать, — сказал он. — Сто семьдесят крон в неделя. Я езжу на вагонетка. Раньше я работать в ресторане и не зарабатывать так хорошо.
— Вы не знаете, у Мохаммеда Бусси были какие-нибудь родственники? — спросил Монссон. — Родители, братья и сестры?
— Не знаю. Мы были хороший друзья, но Мохаммед не говорит много. Он очень боялся.
Монссон, смотревший в окно на кучку мерзнувших на остановке в ожидании автобуса людей, обернулся.
— Боялся?
— Нет-нет, не боялся. Как это сказать? Он был не храбрый.
— Ага, понятно, робкий, — сказал Монссон. — И долго он здесь жил?
Турок сел на топчан, стоявший между окнами.
— Не знаю. Я приехал сюда прошлый месяц. Мохаммед уже жил здесь.
Монссон, одетый в теплый плащ, вспотел. Воздух был тяжелым и спертым от испарений восьми обитателей комнаты. Он неожиданно затосковал по Мальмё и своей уютной квартирке на Регементсгатан. Он достал из кармана последнюю зубочистку и спросил:
— Когда вернется фру Карлссон?
Турок пожал плечами.
— Не знаю. Быстро.
Монссон засунул в рот зубочистку, сел за круглый стол и стал ждать.
Через полчаса, когда он бросил в пепельницу изжеванную зубочистку, появились еще два жильца фру Карлссон, однако сама хозяйка все еще отсутствовала.
Вновь прибывшие оказались испанцами, и так как их запас шведских слов был невероятно скудным, а запас испанских слов у Монссона вообще равнялся нулю, он вскоре бросил попытки наладить с ними разговор. Ему лишь удалось выяснить, что одного испанца звали Рамон, а другого — Хуан и что работали они мойщиками посуды в кафе самообслуживания.
