– Вспомните, что я вам говорил. Что бы вы сделали?
– Я бы покарал… я бы убил и вас за то, что вы это сказали…
– Меня вы убить не можете. Что бы вы сделали с той женщиной, как же ее зовут… ах, да, Сив…
– Я бы покарал ее… я бы ее…
– Да, я слушаю.
Мужчина сжимал и разжимал кулаки.
– Да, я бы это сделал, – сказал он.
– Убили ее?
– Да.
– Почему?
Тишина.
– Вы не смеете говорить о таких вещах, – сказал мужчина. По его левой щеке стекала слеза.
– Вы испортили много журнальных фотографий, – тихо сказал Мартин Бек. – Вы прокалывали их ножом. Зачем вы это делали?
– В моей собственной квартире… вы были в моей квартире… следили и вынюхивали…
– Зачем вы прокалывали эти фотографии?
Мужчина нервно огляделся по сторонам.
– Зачем все это? – прошептал он. – Как человеку жить, если каждый…
– Зачем вы прокалывали эти фотографии? – громко спросил Мартин Бек.
– Какое вам дело до этого, – истерически завыл мужчина. – Вы негодяй… Свинья…
– Зачем?
– Я бы покарал… вас бы тоже покарал.
Две минуты тишины. Мартин Бек мягко произнес:
– Вы убили ту женщину на пароходе. Вы этого не помните, но я помогу вам вспомнить. Каюта была маленькая, узкая, света мало… Пароход как раз плыл по какому-то озеру, так?
– По озеру Бурен.
– А вы были у нее в каюте и там ее раздевали.
– Нет. Она сама начала раздеваться. Хотела осквернить меня своей греховностью. Она была гнусная.
– Вы покарали ее? – мягки спросил Мартин Бек.
– Да. Я покарал ее. Разве вы не понимаете? Я вынужден был ее покарать, она была развратной и бесстыдной.
– Как вы ее покарали? Вы убили ее, да?
– Она заслужила смерть. Иначе она осквернила бы и меня. Она выставляла свое бесстыдство на обозрение. Неужели вы не понимаете, – вдруг завыл он, – что я вынужден был ее убить? Я должен был убить ее греховное тело.
– Вы не боялись, что вас кто-нибудь увидит в иллюминатор?
– Там не было никакого иллюминатора. Я не испытывал страха. Знал, что поступаю правильно. Она сама виновата. Она заслужила это.
– Вы убили ее. Что вы делали потом?
Мужчина скрючился на стуле и начал бормотать:
– Перестаньте меня мучить. Почему вы все время об этом говорите? Я уже ничего не помню.
– Вы вышли из каюты, когда она была мертва?
Мартин Бек говорил мягко, успокаивающим голосом.
– Нет. Да. Не знаю, не помню.
– Она лежала на койке голая, да? И вы ее убили. Вы остались в каюте?
– Нет. Я ушел. Не знаю.
– Где именно на пароходе находилась ее каюта?
– Не помню.
– Под палубой?
– Нет, на корме.
– Что вы сделали с той женщиной, когда она была мертва?
– Перестаньте меня наконец расспрашивать об этом, – сказал он плаксиво, как малое дитя. – Я ни в чем не виноват. Она сама виновата.
– Я знаю, что вы ее убили, вы сами только что об этом сказали. Что вы с ней сделали потом? – мягко спросил Мартин Бек.
– Я бросил ее в воду, я все бросил в воду, я не мог больше на это смотреть, – закричал мужчина.
Мартин Бек спокойно глядел на него.
– Где в этот момент находился пароход?
– Не знаю. Я просто бросил ее в воду.
Он согнулся и заплакал.
– Я не мог на нее смотреть, я не мог на нее смотреть, – монотонно повторял он, по его щекам текли слезы.
Мартин Бек выключил магнитофон и вызвал конвой.
Мужчину, который убил Розанну Макгроу, увели. Мартин Бек закурил. Он неподвижно сидел и смотрел прямо перед собой.
Глаза у него горели огнем, он помассировал их пальцами.
Потом взял из стаканчика на столе карандаш и начал писать по-английски: «МЫ АРЕСТОВАЛИ ЕГО. СОЗНАЛСЯ ПОЧТИ…». Хотел написать: «НЕМЕДЛЕННО», – но забыл, как это будет по-английски. Положил карандаш, смял лист бумаги и выбросил его в корзинку. Решил, что лучше выспится, а потом позвонит Кафке.
Мартин Бек надел шляпу, плащ и вышел. Около двух начался снегопад и теперь все было покрыто тридцатисантиметровым слоем снега. Снежинки были большие и влажные. Они медленно кружились в воздухе, пушистые и красивые, приглушая все звуки. Весь мир казался далеким и таинственным. Началась настоящая зима.
Розанна Макгроу поехала в Европу. Недалеко от Норсхольма она встретилась с мужчиной, который направлялся в лен Гётеборг-Бохус, чтобы ловить рыбу. Она бы не встретила его, если бы у парохода не случилась поломка в машине и если бы официантки в столовой не пересадили ее за другой стол. Судьбе было угодно, чтобы он ее убил. Точно так же она могла попасть под машину на Кунгсгатан в Стокгольме или упасть с лестницы в гостинице и сломать себе позвоночник. А женщина по имени Соня Хансон, возможно, уже никогда не сможет полностью расслабиться и спать глубоким и спокойным сном, засунув руки между колен, как спала она с тех пор, когда была еще маленькой девочкой. А ведь ко всему этому она не имела никакого отношения. И они в Мутале, в Кристинеберге и Линкольне, штат Небраска, расследовали это дело таким способом, что теперь оно уже никогда не будет подлежать оглашению. Они не забудут об этом деле до самой смерти, но, вспоминая о нем, не почувствуют большой гордости.
Мартин Бек шагал сквозь метель, чуть сутулился и тихонько насвистывал. Он направлялся к станции метро. Те, кто видел его, изумились бы, узнав, о чем он сейчас думает.
Мартин Бек шагает сквозь метель, на его шляпу падает снежок, все отлично, все прекрасно, друзья, хейя! Под ногами поскрипывает снег, прекрасная зимняя ночь, хейя! Стоит только пожелать, и мы поедем солнышко встречать. Городским общественным транспортом. В Багармуссен и Вантёр.
Он шел домой.
Швед, который исчез
I
Комната была маленькая и бедная. Окно без занавесок, за ним грязно-серый брандмауэр с торчащей металлической арматурой и рекламой маргарина «Пеллерин». Среднее стекло в левой створке окна отсутствовало, его заменял кусок картона. Цветастые обои отсырели, и их покрывал такой слой сажи, что узора почти не было видно. Местами обои начали отслаиваться от штукатурки; их пытались подлатать с помощью клейкой ленты и кусков оберточной бумаги.
В комнате была печь, шесть предметов мебели и одна картина. У печи стоял картонный ящик с пеплом и пузатый кофейник. Кровать располагалась изножьем к печи, а постельное белье состояло из десятисантиметрового слоя старых газет, истрепанного стеганого одеяла и канифасовой подушки. На картине была изображена обнаженная светловолосая женщина, опирающаяся на мраморную балюстраду; картина висела справа от печи, так, чтобы тот, кто лежал в постели, видел ее перед тем как заснуть и сразу после пробуждения. Казалось, кто-то пытался немного подправить картину карандашом.
