Однако Шона давно привыкла к ураганам. Поэтому она просто улыбнулась в ответ. Безмятежно.
– Ты совсем потеряла рассудок? – Вопрос был задан тихо. Даже ласково. Но тон не обманул Шону, она разглядела гневный блеск в зеленых глазах Малака. – Это у тебя такая своеобразная форма самоубийства?
– Я тебе не верю, – заявила Шона, не став отвечать на его вопросы. – Я не верю ни единому твоему слову. Думаю, и ты не веришь в то, что сказал мне днем.
– В этом вся проблема невинности, – сказал Малак с укором.
Шона сразу догадалась, что он хочет пристыдить ее. Однако она считала, что ей нечего стыдиться.
– Едва ли меня можно назвать невинной.
– Сейчас уже нет, поверь мне. Но во всех остальных смыслах тебя можно было бы считать девственницей. И то, что ты чувствуешь, – как бы это сказать полюбезнее – вполне объяснимо.
– Если ты пытался быть любезным, то имей в виду, твоя попытка потерпела крах.
Малак посмотрел на нее с жалостью, но Шона отказалась слушать свой внутренний голос, который настаивал, чтобы она убежала прочь, забилась в какой-нибудь безопасный уголок и стала зализывать сердечные раны.
– С девственницами всегда так, – тем же тоном продолжил Малак. – Они путают чувства с эмоциями.
– А я думаю, что так поступают короли, – сказала Шона, не отступив ни на дюйм. Она знала, что это самая главная битва ее жизни. – Во всяком случае, короли этого королевства. Перед лицом любой эмоции они впадают в панику, не так ли? Любовь слишком велика. Слишком громоздка. Похоже, твой отец и твой брат думали именно так, когда выбирали между любовью и троном.
– Ты ничего не знаешь ни об отце, ни о брате. И я посоветовал бы тебе более осторожно подбирать слова.
– Ты настаивал, чтобы я брала уроки. И я училась. Наверное, сейчас я знаю недавнюю историю этой страны даже лучше тебя. Ты был в гуще событий. А я изучала общую картину. – Шона уперла палец ему в грудь. Увидев выражение на его лице, она ощутила ликование. То было неподдельное изумление, как будто он не мог поверить в то, что какой-то простолюдин осмелился прикоснуться к королевской особе. Но Шона осмелилась. Потому что перед ней стоял выбор: либо все, либо ничего. С ничего она уже прожила большую часть своей жизни. И хотела всего, ради разнообразия. Она хотела Малака. – Зато у тебя есть то, чего не было ни у брата, ни у отца.
– Знаю, что есть. У меня перед глазами их пример, и я не желаю повторять их ошибки.
– Нет, Малак, – мягко возразила Шона, чувствуя, как все ее существо наполняется силой. Эта сила вливалась в нее мощным потоком, омывая ее с головы до ног и заставляя ощущать себя могущественной королевой. Той самой королевой, чье место было в этом дворце и рядом с этим королем. Твердо выдержав взгляд Малака, она уверенно договорила: – У тебя есть я.
Малак никогда ничего не желал так, как сейчас Шону. Однако он не мог позволить себе эту слабость.
– Я дал слово, что женюсь на тебе, если ты это имеешь в виду… – заговорил он, преодолевая спазм, сдавивший горло.
Он видел, что перед ним совсем не та женщина, от которой он ушел днем, которая с болью и удивлением смотрела ему вслед. Перед ним стояла Шона, которую он увидел в дрянном ресторанчике во Французском квартале. Шона, которая смотрела на него так, будто он разрушил ее личный замок. Шона, которая не желала иметь с ним ничего общего, несмотря на его недвусмысленное заявление о том, что он может сделать ее жизнь лучше.
И это была его Шона. Его королева.
Только он не мог допустить, чтобы эта Шона спутала его планы.
– Ты отлично знаешь, что я имела в виду совсем не это. – Шона говорила уверенно, без тени сомнения, тоном достойным истинной королевы. – Думаешь, я не понимаю, каково это – бояться любви, а, Малак?
Ее палец все еще упирался Малаку в грудь, и ему вдруг стало казаться, будто его душат, будто ее руки сжимаются на его горле, хотя он знал, что она так никогда бы не сделала, не причинила бы ему вреда.
– Я не боюсь любви, – с горечью произнес он. – Я ничего не боюсь. Спроси у любого. Все знают, что я до абсурда бесстрашен перед любой опасностью.
– Ты говоришь о другом Малаке, – твердо заявила Шона. – Он умер в тот день, когда твой брат отрекся от трона, не так ли? В тот момент, когда на тебя пала его ответственность, ты, Малак, изменился. У тебя не было иного выбора. И ты не ударил лицом в грязь. Я и сама прошла через такое.
– Конечно, прошла, – язвительно произнес Малак. – Только на какой трон ты взошла, а?
– Я растила ребенка. – Ее голос звучал спокойно. Сухо.
Малак смотрел на Шону и не понимал, как ему быть дальше: то ли схватить ее в объятия, то ли оттолкнуть и раз и навсегда добиться того, чтобы она держалась от него подальше. Он не мог шевельнуться.
А Шона продолжила:
– Мне было двадцать два, я была одинока настолько, что тебе трудно представить. И тут я оказываюсь матерью. Что бы я ни чувствовала, что бы я ни думала, какой бы я ни представляла свою жизнь – все изменило то мгновение. С одной стороны, это известие обескуражило и испугало меня. Но с другой – оно, я думаю, спасло меня.
Малак чувствовал, что нужно сказать что-нибудь – что угодно, – чтобы остановить ее, прежде чем столкнутся и рассыплются в пыль тектонические плиты внутри его. Но Шона, кажется, не слышала его.
– Как-никак, когда ты вынужден делать выбор, ты должен принимать ответственное решение, потому что ставка – это чья-то жизнь. Но когда это решение принято, ты ощущаешь удивительную свободу. Потому что места для ошибок уже нет. – Ее улыбка, грустная, мудрая и прекрасная, потрясла Малака до глубины души. – У тебя остается одна-единственная возможность: совершать только правильные поступки. И ты их совершаешь.
Малак пребывал в страшных мучениях. Он не знал, что хочет или хотел слишком много и сразу. Ему хотелось обнять Шону. Ему хотелось заставить ее замолчать любой ценой. Но он ничего не делал. Он словно превратился в ледяную глыбу, внутри которой пылало пламя.
И что хуже всего, Шона, кажется, понимала, в каком он состоянии.
– Я знаю, что родители от тебя отстранились, – тем временем продолжала она под взглядами предков, которые смотрели на Малака с осуждением. – Возможно, они поступили с тобой жестоко. И я сочувствую тебе. Да, сочувствую. Но из всех женщин на свете, Малак, в качестве матери для твоего ребенка ты выбрал ту, у которой родителей вообще не было. Ты хотя бы знал свою мать.
– Моя мать… ненавидела меня. – Слова сами по себе сорвались с губ Малака. В карих глазах Шоны было нечто сродни состраданию, которое заставило его против воли открыть мучившую его боль.
Всю свою жизнь он упоминал об этом со смехом, как бы шутя, а люди, с которыми он разговаривал, тут же принимались отрицать это. Снова и снова.
«Не может быть, чтобы она ненавидела тебя», – говорили они. «Просто у нее очень сложный характер», – убеждали они его. «Мать не способна ненавидеть своего ребенка», – настаивали они.
