«Наверное, ревматизм у них — профзаболевание. И постоянный насморк», — подумала я, когда представление мне слегка поднадоело.
Так что я покинула зал, вовремя успела на самолет и спустя три часа приземлилась в Тарасове.
Слово я сдержала — вернулась домой вовремя.
Как Золушка, с последним ударом часов.
Хотя будь ты поумней, Охотникова, ограничилась бы простым телефонным разговором.
Только еще вопрос, стал бы Валера Мокрый откровенничать со мной по телефону. Так что все не зря.
Подозрения с танцора сняты.
Вот только у меня больше нет ни единого подозреваемого, ни одного кандидата на роль убийцы.
Но я подумаю об этом завтра, на сегодня с меня достаточно.
Я вошла в дом, неслышно ступая.
Поднялась по лестнице. Луиза мирно спала, посапывая.
Мне кажется, или девочка на самом деле стала гораздо красивее? Или просто мой любящий взгляд превращает этого довольно-таки гадкого утенка в лебедя?
Стоп, Охотникова, не забывай — это просто работа. Совсем скоро ты расстанешься с маленькой Лу и, скорее всего, больше никогда ее не увидишь.
В доме все было в порядке. На часах всего шесть утра. Спать мне не хотелось совершенно.
Я спустилась вниз — мне послышались приглушенные голоса. Это оказалось бормотание телевизора — видимо, по ту сторону экрана призрачная жизнь не затихает никогда.
Вот и сейчас какие-то бодрые ведущие утренних программ советовали пить апельсиновый сок и несли какую-то жизнерадостную ахинею.
Перед телевизором на диване спала Масяня.
Банка из-под пива, смятая в гармошку, недвусмысленно объясняла, почему хозяйка дома даже не добралась до своей спальни, а отдыхает где придется.
Лазарева прижимала к груди толстого кота.
Эта перекормленная скотина была объектом моей неприязни — мало того что ему позволялось валяться где попало, так он еще и линял, оставлял клочья шерсти на обивке мебели и на моих, заметьте, безупречных брюках.
Вдова испытывала к этому созданию куда большую нежность, чем к собственной дочери.
Марина пошевелилась во сне, судорожно прижала кота к себе и всхлипнула, как ребенок.
И тут я неожиданно увидела эту простоватую девицу другими глазами. Да она же просто девочка, глупенькая девочка, которой сейчас очень одиноко.
Кот выбрался из-под руки хозяйки, потянулся, как это умеют только коты, выпустил когти на всех четырех лапах и сладко зевнул, разевая розовую пасть.
Марина зашарила рукой, забормотала: «Персик, Персик…»
Проснулась и села, потирая помятую щеку. Увидела меня.
Видимо, вдова банкира еще не вполне проснулась. Вместо обычного недоброжелательства на ее лица возникла смутная улыбка, и молодая женщина пояснила:
— Люблю его, ничего не могу с собой поделать. Мне его еще котенком Лёня подарил. И вот Лёни нет, а Персик со мной…
Тут вдова проснулась окончательно и поняла, кто перед ней стоит.
— Что смотрите? — огрызнулась Масяня. — Как будто я не могу кого-то любить. Уже составили про меня мнение, да? Поверили свекровушке? И этому вашему… адвокату? Он меня с первого дня невзлюбил. Не знаю только за что. Как будто они князья какие, а я холопка. Между прочим, Лёнины родители были инженеры на оборонном заводе, за соседними кульманами сидели. Это уже потом началось: «Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, домик в Ницце, это шампанское недостаточно охлажденное, деточка, лангуста так не едят», — передразнила свекровь Марина.
Я опустилась на диван, боясь спугнуть настроение.
Видимо, на душе у Масяни накипело.
— Я Лёню любила, так любила, как никого в жизни. Он мне сказку подарил. Знаете, как я до замужества жила? В баре работала, народу пиво наливала. Смена сутки через трое, день-ночь перестаешь разбирать, где что. Хари пьяные кругом. А Лёня меня на танец пригласил, замуж позвал, дочку нашу на руках носил. Про Золушку читали? Вот, это я и есть. Из грязи в князи. Неужели я ему зла желала? Кто я после этого? Тварь последняя? Думаете, я не люблю Лу… просто чувствую себя виноватой. Не могу моей девочке дать, что ей нужно. Никак после смерти Лёни в себя не приду.
— Точно! — тихо сказала я и мысленно дала себе хорошенький подзатыльник.
Какая ты идиотка, Охотникова! Забыла спецкурс по психологии, который вам читали в «Ворошиловке»?
Марина Лазарева вечно сонная, заторможенная, за собой не следит, на внешность ей плевать, ничто ее не радует, пустым взглядом смотрит в телевизор, попивает, бесцельно слоняется по дому, даже на ребенка нет сил… да это же признаки клинической депрессии, вызванной гибелью любимого мужа. Как я сразу не поняла!
Ну конечно, сначала я выслушала мнение Сташевича, который был предубежден против Марины. А уже потом познакомилась с вдовой.
Я смотрела на Масяню глазами старого адвоката, у которого не было причин любить эту простушку, неожиданно ставшую женой его друга и клиента…
Теперь и постоянные отлучки Марины из дому, ее увлечение шопингом предстало в другом свете.
Подруги — эти самые Анька, Анжелка и Дианка — просто старались вывести Марину из затянувшегося кризиса единственно известным им способом. Они просто пытались вытащить ее из черной ямы депрессии, заставить развеяться, развеселиться немного. И шопинг тут ни при чем.
Мне вспомнились слова Валеры:
«Она такая веселая была! Банкир потому на нее и запал. Сама жизнь! То, чего ему не хватало. Дурачилась, все время придумывала что-то»…
Тут я обратила внимание, что рядом с Мариной на диване пульт, а к телевизору подключен старый видеомагнитофон. Проследив мой взгляд, Лазарева подняла пульт и щелкнула кнопкой, переключая в режим видео.
На экране замелькали кадры.
Свадебное видео, вот что это такое было.
Не церемония в ЗАГСе, не ресторан, не гости: просто берег моря, банкир — все еще в костюме, с цветком в петлице, но уже босиком, с закатанными до колен штанинами, растерянно стоящий на песке, и Марина — ослепительно-яркая, загорелая, сверкающая белыми зубами, счастливыми глазами, приподняв длинное пышное платье, бежала по кромке прибоя.
Налетевшая волна мгновенно сделала платье прозрачным, смыла парикмахерскую укладку с волос и парадный макияж с лица, и осталась только девушка, пусть не модельной внешности, но настоящая, живая и очень счастливая.
Марина щелкнула пультом, экран погас. Лазарева взяла салфетку и высморкалась с весьма прозаическим звуком.
— Я каждый день это пересматриваю, — хриплым голосом призналась Марина. — Знаю, надо перестать, но все никак не могу.
Значит, все они лгали — и Сташевич, и покойница Елизавета Михайловна.
