В общем, я ни за что не стал бы делать такую глупость, если бы из открытого окна купе не высунулась чья-то растрёпанная голова, и голос, то ли женский, то ли ломкий подростковый мальчишеский, неузнаваемый и одновременно смутно знакомый, не крикнул: «Ты чего стоишь? Поехали, покатаемся! Покажу такое, чего ты в жизни не видел! Давай, залезай сюда!»
Я открыл было рот, чтобы ответить: «Спасибо, не стоит», – но в самый последний момент передумал. Потому что одно дело не соваться сдуру куда попало, и совсем другое – отказываться от внятного приглашения. В конце концов, легкомысленное любопытство, подстрекающее принимать все сомнительные предложения, которые посылает судьба, не только вечный источник проблем, но и одно из моих лучших качеств. Где бы я без него был. Уж точно не в Ехо, вот о чём нельзя забывать.
Поезд тем временем заметно замедлил ход, явно специально для моего удобства. Дверь последнего вагона распахнулась и оттуда выглянула всё та же растрёпанная голова, высунулась рука, призывно замахала – дескать, скорее давай сюда. Любой нормальный человек на моём месте подумал бы, что это ловушка, а я решил, что, конечно же, проявление гостеприимства, дополнительное доказательство, что меня там ждут. И одновременно вызов – не могу я позорно струсить на глазах у призрачных пассажиров поезда-наваждения. А что их объективно не существует, и позориться, строго говоря, не перед кем, дело десятое. Об этом пусть философы рассуждают, а не я.
Поезд к этому времени ехал так медленно, что ухватиться за поручень и забраться на подножку оказалось совсем легко, но меня всё равно подхватили чьи-то руки, втащили в тёмный тамбур вагона, а потом вдруг обняли, так крепко и так тепло, с такой нежной ласковой силой, что я больше не мог считать происходящее наваждением. Умом теоретически понимал, что это и есть оно, но всё остальное моё существо как-то сразу поверило в реальность поезда и его пассажиров, по крайней мере, одной из них.
Я понятия не имел, кто эта женщина, которая меня сейчас обнимает, почему она это делает, откуда вообще взялась, даже не думал об этом. И вообще ни о чём. Чувствовал себя так, словно наконец-то вернулся домой после долгих скитаний, хотя и прежде находился не где-то, а именно дома, в Ехо, лучшем городе лучшего из миров, настолько на своём месте, насколько это вообще возможно для неприкаянного бродяги вроде меня. Однако прямо сейчас всё это не имело значения, хотя я заранее знал, что потом снова ещё как будет. Но какая разница, что будет потом, неизвестно когда.
Пока мы, обнявшись, стояли в тамбуре, поезд снова набирал скорость, ритмично громыхал на стыках, вагон мотало из стороны в сторону, пол качался у меня под ногами, где-то далеко впереди торжествующе гудел паровоз, и всё это было ничуть не менее убедительно, чем чужое горячее размеренное дыхание и сильные руки, пока неизвестно и, честно говоря, всё равно, чьи.
Наконец руки разжались, и голос, который звал меня из окна, сказал:
– Ну и чего мы тут стоим в темнотище? Пошли в купе, там лампы горят, и окно открыто. Такое тебе покажу!
В вагоне царил полумрак, как обычно бывает в пассажирских поездах по ночам, зато в купе, куда мы вошли, горел свет, и я наконец разглядел незнакомку. Высокая, ростом почти с меня, с буйной гривой коротких тёмных волос, черноглазая, с узким бледным лицом, резкими скулами и ярким чувственным ртом. Простая чёрная одежда, что-то вроде скромного кимоно с рукавами до локтя, подчёркивала худобу, но руки у неё были крупные, даже на вид сильные, почти мужские. И плечи широкие. И царственная осанка. И чудесная улыбка, от которой появлялась всего одна ямочка – на левой щеке. В сумме она выглядела не красавицей, а чем-то гораздо большим, или просто иным, ослепительным падшим ангелом, которому не нужна вся эта наша дурацкая человеческая красота.
– Смотри внимательно, – сказала женщина так запросто, словно мы были знакомы уже много лет. – Да не на меня, а в окно. Я-то никуда отсюда не денусь, а пейзаж промелькнёт – раз, и нет! Обычно вскоре после того, как мы выезжаем из твоего города, за окном появляется Хэль-Утоманский Водяной мост; это единственный известный мне мост, построенный не из чего-то твёрдого над водой, а наоборот, из воды над сушей, чтобы тамошние русалки – а в Хэль-Утомане они полноправные граждане, ничем не хуже сухопутных людей! – могли без затруднений попадать из своей Золотой реки в Юттортанское озеро и возвращаться обратно, пресытившись его сладкими водами…
Я не нашёл ничего лучшего, чем спросить:
– Ты кто вообще? Тебя как зовут?
– Никак меня больше не зовут, – отрезала женщина. – Прежде звали Агатой, а у мёртвых не бывает имён. Но это не страшно. Невелика потеря – несколько бессмысленных звуков. В мире есть кое-что поважнее. Например, Хэль-Утоман с чудесным водяным мостом, и я ужасно волнуюсь… Ура, вот и он! Не проехали, не пропустили! Смотри, смотри!
Зрелище и правда того стоило. За окном в свете не то огромной красноватой луны, не то очень тусклого солнца сверкала гигантская зыбкая переливающаяся дуга, состоящая из водяных струй и мелких брызг, окутавших её своего рода сияющим облаком, а внизу под ней стояли окружённые садами дворцы, ну или просто вот такие роскошные жилые дома.
– Шикарно живут в этом Хэль-Утомане, – наконец сказал я, просто чтобы хоть что-то сказать. А то стою, молчу, как контуженный – и это я-то, главное трепло на обоих берегах Хурона. Как подменили меня.
– Да не то слово! – горячо согласилась Агата.
Что бы она ни говорила, а это имя сидело на ней как влитое, очень ей шло, и я уже не мог называть её как-то иначе, когда думал о ней.
– И люди там шикарно живут, и русалки, – продолжала она. – Жаль, из окна поезда нельзя увидеть их янтарные подводные дворцы, но я точно знаю, что они есть. Правда же, невероятная красота? Я так хотела показать тебе этот мост! Ужасно боялась, что опоздаем и не увидим. Или вообще каким-то другим маршрутом сегодня поедем. Это же не всегда от меня зависит. А может, как раз всегда, просто я пока не разобралась, что надо делать… или не делать, а думать? Или, наоборот, не думать, а выбросить из головы. Но я ещё разберусь. Благо есть время. Спасибо за это тебе.
Я не стал спрашивать, за что это вдруг мне спасибо. Потому что как раз понятно, за что. Удивительно, что она сама это тоже знает. Или неудивительно? Может, когда кто-то каким-то чудом овеществляет твой смертный сон, ты точно знаешь, кто именно это сделал? Просто не можешь не знать?
– Я знаю, что обязана тебе гораздо больше, чем жизнью. Всем тем, что у меня вместо неё есть сейчас, – сказала Агата, не дожидаясь вопроса. – Я помню, как всё было. Точно знаю, что умерла. И не надо смотреть с таким состраданием. Умерла, и правильно сделала. Давно было пора. За это, кстати, надо бы наконец-то выпить. С кем и помянуть себя, если не с тобой, – усмехнулась она и достала откуда-то из-под полки бутылку тёмного стекла, без этикетки. Судя по пробке, игристого вина.
Агата открыла бутылку одним лёгким, я бы сказал, условным движением, с тихим, тоже почти условным хлопком; разлила вино по бокалам, которые то ли внезапно возникли, то ли с самого начала стояли на раскладном столе.
