Периодически велась перестрелка с обеих сторон, но без попыток атаковать. Телефонной связи со мной не было, и я решил ожидать новый артиллерийский налет, чтобы под его прикрытием атаковать обнаруженную пулеметную точку и продолжить наступление по захвату села с фланга. Только в 19 часов по восточной окраине села был нанесен массированный артиллерийско-минометный удар. Весь передний край заволокло дымом разрывов и пылью. Я дал сигнал атаки, и мои бойцы броском преодолели сто метров простреливаемого пространства. Пулемет открыл огонь, когда воины уже поднимались по скату и бросали гранаты в траншею противника. Немцы поспешно бежали, я кричал во весь голос: «Вперед и огонь!!» На редкость дружно солдаты выполняли команды и сами себя подбадривали выкриками и огнем из автоматов и карабинов по отходящим гитлеровцам.
Я с сержантом бежал слегка уступом между взводами прямо на пулеметную точку, метров восемь левее от нее. Сержант кричит: «Немец справа!» Я вижу пулемет на бруствере окопа и до пояса поднимающегося из окопа немца. Делаю выстрел из пистолета и замечаю, что немец «клюнул» носом в бруствер, так как пуля пришлась ему чуть ниже уха. Кричу сержанту: «Почему сам не стрелял?» Вижу, что он растерялся, и я обругал его со злости. Срываю с мундира немца погон унтер-офицера и лезу во внутренний карман за документами. Вытаскиваю кожаный бумажник и прячу в свой карман, а сержант пытается вырвать из кисти его левой руки нашу лейтенантскую кожаную сумку. Она без наплечного ремня, и сержант надевает ее за ушки на свой ремень. Захватив пулемет с лентой, бежим до ближайшего дома. Здесь связисты из-за угла дают очереди. Кричу: «Гранатами, гранатами!!» Бросаем гранаты через крышу хаты, раздаются взрывы, и мы бежим к следующему строению. Немцы, огрызаясь очередями, начали отходить. Мы взбадриваем себя выкриками: «Огонь и вперед!» и преследуем их до самого перекрестка. По пути попадаются убитые нами немецкие солдаты. За одной хатой лежат трое. Двое из них окровавленных, а у третьего не заметно кровотечения. Вдруг он открывает глаза, и я с испугу нажимаю на спуск. Выстрел прямо в голову. Ругаю себя за опрометчивость, ведь нужен пленный! На последнем перекрестке под акациями стоит машина, а во дворе прямо на позиции установлены четыре миномета, из которых вели по нас огонь. Бросаемся через переулок. Перед нами единственный кирпичный дом, видимо, бывшая школа. В него введены несколько проводов полевого телефонного кабеля. Зуммерит один из аппаратов, я по привычке беру трубку. В ней ругань по-немецки, и я швыряю ее.
Сюда собираются разгоряченные боем разведчики, саперы и связисты. У нас оказалось два вражеских пулемета «МГ-34» с пулеметными лентами. Разведчики докладывают, что на грузовике в кузове велосипеды, а во дворе напротив на огневых позициях четыре миномета с запасом неизрасходованных мин.
Я поднялся по лестнице на чердак дома и хорошо рассмотрел направление к реке Псел, куда отошла самокатная рота противника. По окраине проходила ветка железнодорожного полотна на Сумы с будкой для железнодорожника. От нее к руслу реки пролегла обычная лесозащитная полоса с полевой дорогой. Я понял, что брошенные в панике минометы, пулеметы и велосипеды противник попытается отбить обратно, если узнает нашу малочисленность, хотя немцами вопрос отвода войск в город, видимо, предрешен был уже окончательно.
На закате я увидел, как из приречной рощицы выехали два мотоцикла с пулеметами и, обстреляв окраину села, начали движение в нашу сторону вдоль лесополосы. Я приказал командиру взвода пешей разведки с одним из трофейных пулеметов поспешить к насыпи железной дороги, а сам развернул второй пулемет на чердаке в готовности к открытию огня. Мотоциклисты ехали не спеша, периодически давая очереди в нашу сторону. Когда они подъехали метров на двести, я дал длинную очередь по первому, а со второго пулемета открыл огонь командир взвода. Один из мотоциклов вспыхнул от зажигательной пули, а второй закружил на месте и заглох. Разведчики бросились туда и принесли третий пулемет с коробками снаряженных лент.
Наступали сумерки. Мы потеряли убитыми одного сапера, и четверо были ранены, но не тяжело. Сзади нас никого не было, правда, по нас не вели огонь ни артиллерия, ни минометы. Становилось жутко от такой неопределенности. С самого утра люди не ели. Местных жителей тоже не было видно, так как они весь день прятались от обстрелов в погребах. В нашем доме стояли два термоса с макаронами, сдобренными мясными консервами и овощами. Еда была еще теплой. Повар-инструктор опробовал пищу и предложил раздать на ужин, так как вряд ли немцы успели бы ее отравить, да и чем в такой короткий срок? Если отравления и бывали, то, скорее всего, от технического спирта, а тут еда.
Один взвод я направил на рубеж насыпи вести наблюдение и оборону, а разведчиков послал прочесать ближайшие дома и карманы убитых немцев, которых оказалось 19 человек, с целью изъятия документов и вооружения. Вскоре они вернулись с солдатскими книжками и принесли содержимое из карманов, ранцев и вещмешков. Писари наладили и зажгли карбидную лампу для освещения, и при ее ярком свете мы начали разбирать трофеи: трое часов, карманные ножи, портсигары, замечательные фляжки в фетровых чехлах со стаканчиками из твердого пластика, бумажники с документами, солдатскими сбережениями и фотографиями. У всех курящих были сигареты в солдатских портсигарах, которые в крышке имели устройство для свертывания самокруток при отсутствии сигарет, непременные зажигалки и в запасе у каждого бензин в плоском пластиковом флаконе и кремни. В ранцах вискозное белье, пакетики с дустом от вшей и презервативы. «Мелочь, а приятно» — как сказал бы великий комбинатор Остап Бендер. Конечно, у них не было проблем и с бумагой для писем, конвертами и цанговыми карандашами. И, что особо меня поражало, почти все ножи и карандаши имели чехольчики, чтобы все эти предметы не потерялись и сохраняли карманы владельцев целыми.
Я своей властью оделил взводных карманными часами, а себе оставил наручные, снятые сержантом с убитого мной старшего унтер-офицера с пулеметом. Заслуженным оказался он воином. В кожаной полевой сумке нашего производства немец хранил в фетровом мешочке Железный солдатский и Бронзовый с мечами кресты и медаль «За зимнюю кампанию на востоке 1941-42 годов», знак за два ранения и шнур в виде аксельбанта за отличную стрельбу. В конверте были фотографии близких, их письма и топокарта района боевых действий. Видимо, он был командиром пехотно-самокатного взвода.
Прибежал разведчик-наблюдатель и сообщил, что с тыла прослушиваются команды, но он не разобрал языка. Я сразу выбежал на перекресток и, услышав русскую речь, дал обычную команду: «Стой, кто идет?» Вышел вперед офицер, и я узнал в нем того комбата, который утром кормил меня завтраком. Он уверил меня, что не наблюдал моей атаки и думал, что немцы обороняются. Но когда обстрел прекратился, решили проверить, и они вошли в Васильевку. Я спросил, какую задачу имеет его батальон, и он ответил, что должен выйти на берег реки в селе Замостье, что левее и впереди. Он не знает, кто у него был соседом слева и где он сейчас. Чередуясь со взводными лейтенантами, я уснул на пару часов, а на рассвете решил все же искать свой полк, понимая, что обо мне забыли.
Все мои солдаты, кто умел ездить на велосипедах, оседлали этот вид транспорта и поехали обратным маршрутом. Только двое раненых и не умевшие ездить на велосипедах, отправились пешком под командой командира взвода конной разведки лейтенанта Щербины. Выехав из села полевой дорогой, мы увидели слева группы солдат на поле, подходивших к полевой кухне с котелками. На нас никто не обратил особого внимания, но я догадался, что это и есть наш батальон под командованием пресловутого Лихолая. Дорога привела нас к штабу, все еще располагавшемуся в землянке лесника. Здесь тоже раздавали завтрак, и мое войско сразу же загремело котелками у комендантской кухни, с которой все они питались.
