Это результат определенной усталости от пропаганды, который сейчас также появился в отношении россиян к Западу. Результаты опроса Левада Центра таковы
[1139]: 42 % относятся к США хорошо, 40 % — плохо. К ЕС — 42 % хорошо, 38 % — плохо. А вот к Украине 36 % — хорошо, а 49 % — плохо. К Грузии — 46 % хорошо, 31 % — плохо.
Л. Шевцова делает следующий вывод из этой социологии: «Самое страшное здесь — это то, что наша система не может себя переформатировать. Не может отказаться от единственной идеи выживания, т. е. от поиска внешнего врага, который создает врагов внутренних. Другой идеи у самодержавия не сталось. А это значит, что эти ребята будут искать пути вернуть население в состояние агрессивности и враждебности к либеральному миру, который воспринимается властью, как гибельная для нее альтернатива. Это делать нужно быстро, чтобы не дать растущему недовольству россиян найти иной объект — сами понимаете, какой. Значит, власть будет создавать новые мифические „угрозы“, искать новые поводы для того, чтобы ощетиниться и пугать мир страшным оскалом. Будет искать новый способ заставить людей испугаться и вновь мобилизоваться вокруг Кремля»
[1140].
И В. Иноземцев тоже объяснил падение рейтинга Путина не пенсионной реформой, а футбольным чемпионатом, когда мир вокруг оказался не таким страшным для россиян: «Для страны, идеологией которой является жесткое противостояние остальному миру (вне зависимости от того, насколько она закрыта), масштабные события с участием сотен тысяч иностранцев выглядят серьезным испытанием. Пусть и в намного меньшей мере, таковым в 1957 году стал Всемирный фестиваль молодежи и студентов, проводившийся в одной лишь Москве, но послуживший углублению тогдашней оттепели»
[1141].
Миростроение можно делать на враге как базе и на друге как базе. Сложность миростроения радикального ислама состоит как раз в неверно выбранной базе. Это касается и России. Таким путем они несомненно достигают единения нации. Но это только одна из задач. Современный мир стал более связным, чем это было раньше. По этой причине, отрезая себя от остального мира как «неправильного», больших успехов не достичь. Это показывают опыт Китая и Северной Кореи. Китай сохранил и связь с Западом, и марксизм, пошел вперед семимильными шагами, являясь в то же время чуть ли не главным врагом с точки зрения американской доктрины. А Корея, поссорившись со всем миром, оказалась у разбитого корыта.
Кстати, только сегодня мы узнаем, что и Калашников не совсем свой, что Т-34 доводили до ума американцы, что ракеты строились первоначально по немецким чертежам и немецкими инженерами, вывезенными в СССР. С другой стороны, СССР был первым в мире по числу убийств и самоубийств на душу населения
[1142]. Так что не все было так прекрасно, как нам рассказывали.
В сегодняшнем мире во многом правят бал невоенные силы: экономические, финансовые, культурные, информационные. Они стоят перед глазами граждан как признак могущества государства. Наличие врага, настоящего или придуманного, позволяет все эти мирные силы отменить и концентрироваться только на военном измерении. При этом акцент на военном оправдывает отсутствие результата в мирном, поскольку все уходит на подготовку борьбы с врагом.
Сегодня более серьезным способом воздействия является невоенный. Это в корне отлично от прошлых веков, когда все было наяву. Сегодняшние конфликты ведутся на более глубинном уровне. Частично это связано также и с тем, что возникли конфликты других уровней. Это не только государство против государства, но и государство против негосударственных акторов. Например, С. Рютин добавляет еще другой тип: «военные конфликты уже идут не между странами, а между странами с одной стороны и глобальными организациями с другой, не обязательно криминальными. Видимо, в ближайшем будущем нас ждет период конфликта интересов изоляционистов и глобалистов, который будет принимать часто невоенные формы»
[1143].
Невоенные силы во главе угла меняют типологию вооруженного противостояния, делая акцент на информационном и виртуальном компонентах. Мы говорим о виртуальном компоненте в синтезе с информационным в гибридной войне. Все значимые физические события имели акцентуированные информационные и виртуальные составляющие. «Зеленые человечки» несли смыслы мира и спокойствия, «распятый мальчик» отсылал к христианству, «хунта», «фашисты», «неонацисты», «каратели», с помощью которых описывалась ситуация, демонстрировали украинскую ситуацию под углом зрения нацизма, а именно победа в войне 1941–1945 гг. заменила в российской мифологии базовую точку отсчета — революцию 1917 г. Подключение виртуального компонента делает это воздействие, по сути, уже не информационным, а информационно-виртуальным или чисто виртуальным.
В чем смысл интервенций в информационное пространство, которые сегодня стали предметом борьбы и контрборьбы в развернутой борьбе с помощью фейков и против фейков? Информационные интервенции могут влиять на модель мира человека в тактическом плане. Стратегически они работают, если человек постоянно находится в информационном поле, чужом по отношению к его собственному, тем более в случае конфликтности двух моделей мира. Например, это как слушание радио Свобода в советское время. При этом они не могли менять общую картинку, но вносили туда то, что можно обозначить как «идеологическая эрозия».
В случае американских президентских выборов фейки создавали хаос в головах, поскольку «подпитывали» противоположные группы. И этот хаос действовал в первую очередь на республиканцев-консерваторов, для которых самым неприятным является изменение их картины мира, в то время как либералы-демократы, наоборот, ориентированы на изменения.
Виртуальная война в виде холодной или любой другой работает в пространстве между полюсами правды и неправды. Нам следует признать, что мы не так часто пользуемся правдой. Как говорится в сериале Altered Carbon: правда — это самое страшное оружие. И нам честно следует признать это. В нашем межличностном общении мы стараемся говорить то, что приятно для собеседника, а не то, что является правдой. В бюрократических коммуникациях наверх передается то же самое, любая структура отчитывается о своих достижениях, умалчивая о своих промахах.
Власти боятся информационных атак. По непонятной причине их больше волнует, как это выглядит в информационном поле, чем то, как это выглядит в реальности. Плохая реальность не так волнует власть, как ее негативное описание в медиа.
