Мы должны уточнить происхождение и появление фейков. Информации всегда было много во все века, но тогда фейки как вариант лживых сообщений не были проблемой. Казалось бы, то же самое мы должны видеть и сегодня, поскольку идет быстрая сменяемость новостей, где одно новое сменяет другое.
Ложь, по сути, живет в рамках конкретного временного промежутка, если она не поддерживается сознательно религией или идеологией, как это было в прошлые века. Ложь идет на опровержение, если это стандартная ложь. Значит, важной чертой фейка мы должны признать то, что он не так легко поддается опровержению. И это переводит его на позиции скрытой пропаганды, поскольку она работает с тем, что близко и понятно населению. Она не «передавливает» население, как это свойственно идеологии или обычной пропаганде.
«Сталин — это Ленин сегодня» написал А. Микоян к юбилею Иосифа Виссарионовича, и эта чеканная формула стала определенным «дорожным указателем» советской политики, с которой нельзя было съехать ни влево, ни вправо. Это было блокиратором любого другого понимания ситуации. Это и есть поддержка факта идеологией, вряд ли в СССР нашелся бы кто-то в то время, кто осмелился бы это оспорить.
Интернет создал не столько массив информации, как множественность источников информации. Цензура, по крайней мере советская, до этого больше была направлена не на контент, а на источники, поскольку контролируя источник, контролируется все: и контент и его распространение. Сегодня в точке «источник — распространение» цензура, причем любая: и редакторская, и квазигосударственная, исчезла.
Есть даже ощущение, что все это сделано намеренно. Техгиганты никак не хотят вводить борьбу с фейками. Цукерберг даже отрицание Холокоста разрешил. То есть технические платформы предложили как бы иное деление на правду-ложь: есть ложь, в которую можно верить, и есть ложь, в которую верить нельзя.
Множество источников информации несут свои версии правды и лжи. Теперь мы можем верить только официальным учебникам, да и то, если никто не выступил против них. Как и в сегодняшнем дне можно выбрать один реальный случай и сделать его правилом, так и в исторических промежутках можно найти примеры то для одного правила, то для другого.
Мифология сильнее правды, поскольку мифология отражает доминирующую картину мира. Герои могут побеждать только тех врагов, на которых указывает мифология. В мифе нет ошибки, что доказывает их более чем тысячелетняя история.
Д. Быков вообще считает, что мифологичность распространена гораздо шире: «Русская правда и есть мифология. Правда ведь то, во что консенсусно предложено верить, а истинное положение вещей никому не интересно. Россия — предельно мифологизированная страна, она непрерывно творит мифы и в них верит. Некоторое время верила, что она во вражеском кольце и все отдаст за помощь братьям. Сейчас верит, что под коркой режима в ней живы честь и свобода. Потом еще что-нибудь придумает. В конце концов, Бородинское сражение происходило совсем не так, как написал Толстой, но кого это волнует?»
[1198].
В этих словах вовсю зазвучала аналогия и близость к фейкам. Поскольку главным оказывается не правда, а то, что написано классиком, даже если она расходится с реальностью. В данном случае побеждает художественная действительность, поскольку событие расположено далеко в прошлом, реальная его значимость падает, а художественная возрастает.
Дополнительно к этому мир вступил в определенную полосу перехода, когда определенные старые правила перестают действовать, а новые правила еще не пришли. Мир уже не тот, каким он был вчера, но и не тот, который идет ему на смену.
А. Фурсов уже неоднократно говорит о следующем: «Мы находимся в ситуации кризиса слома системы, не имея даже понятийного аппарата для анализа этого процесса. У нас и дисциплин таких нет. В нынешней ситуации социальная сфера скукоживается, а социология исчезает. Политика превращается в композицию шоу-бизнеса и административной системы. Следовательно, и с политологией можно попрощаться.
Первыми на эту ситуацию откликнулись англо-американские спецслужбы и истфаки нескольких крупных западных университетов. Они начали готовить студентов по двум новым специальностям: историки-системщики и историки-расследователи. Это их ответ на нынешнюю ситуацию. Кадры, безусловно, решают все, но сначала их нужно подготовить»
[1199].
Нужное сообщение может стать фейком, анекдотом, слухом, оно как угодно может разнообразить свои приемы, проявляя чудеса креативности. Пропаганда будет видна только по цели, по результату, но не по самому сообщению. Вот пример такого анекдота: «Сидит на дереве ворона с куском сыра, к ней подбегает лиса и спрашивает: „Ворона, будешь ли ты голосовать за Путина?“ Ворона молчит. Лиса продолжает: „Ворона, ты понимаешь, что если ты не будешь голосовать за Путина, страна будет охвачена игом олигархов?“ Ворона молчит. „Ворона, ты понимаешь, что если ты не будешь голосовать за Путина, к нам ворвутся орды чеченских террористов, они будут жечь наши дома, насиловать наших жен. Ворона, ты будешь голосовать за Путина?“ Ворона говорит: „Да“. Сыр падает, лиса убегает, ворона чешет голову: „Ну сказала бы я нет, что бы изменилось?“»
[1200].
Скрытая пропаганда — это то, о чем мы думаем, когда ее нет, пропаганда — это то, о чем мы забываем, когда ее нет. Мы живем, конечно, в мире пропаганды, поскольку скрытая пропаганда более креативна и по этой причине менее частотна. Несомненно, что тяжело наладить индустриальное производство скрытой пропаганды, хотя чисто теоретически это возможно.
Известно, что фейк распространяется потому, что его распространяют люди. Боты могут запускать фейки, но свое главное распространение они получают за счет тех, кто хочет поделиться этой информацией с другими.
Именно это создает питательную среду, которая может нести угрозы.
Эта среда, где распространяются конспирология, слухи, ненависть. Отсюда выходят люди, стреляющие в других людей. Психолог Л. Армер говорит о таких «стрелках»: «Специалисты сходятся в том, что, если псих сидит в какой-то своей деревне и вынашивает некие планы изолированно, он знает, что эти планы странные. Но вдруг он находит в Интернете сообщество, в котором выясняет, что он не один такой, что это не какие-то ненормальные задвиги, а есть куча людей, которые разделяют его мысли. И патология может концентрироваться и усиливаться»
[1201].
