Он еще говорит, что у трикстера хитрость и глупость идут рука об руку, упоминает его как дух беспорядка, врага любых границ. Г. Гусейнов перечисляет многие реальные персонажи современных политиков, играющих эту роль, начиная с В. Жириновского. Он также рассматривает ситуацию в историческом разрезе, говоря: «Трикстерская роль присуща многим историческим персонажам на всем протяжении античности, причем не только собственно мифологической. Но если мы посмотрим и на последние годы романовской, предреволюционной России и вчитаемся в журналы с 1905 по 1912 годы, мы увидим, что это первые годы широкого распространения настоящих масс-медиа, и мы поймем, что и здесь сквозь карикатурность пробивается настоящая новая мифология. Самый знаменитый персонаж тут — Распутин. В „Окаянных днях“ Бунина и вовсе революционная Россия целиком предстает как трикстерская страна. А вот более поздние примеры раннего СССР: Тимур и его команда, Воланд и его команда, Левинсон и его команда, Бендер и его команда. Чужак, испытывающий социум на здравомыслие»
[436].
И это вполне может быть, поскольку в дореволюционной ситуации создавались и вызревали новые типы поведения, как индивидуальные, так и массовые. Революция как новый тип поведения закладывается в предшествующие эпохи.
Г. Сатаров переносит функцию трикстера на общество в целом, когда говорит следующее: «Любой социальный порядок содержит встроенные в него подструктуры (роли, отношения, институты и т. п.), которые берут на себя функцию расшатывания и преодоления действующего социального порядка. Причем эти подструктуры существуют в обобщенном смысле легитимно, они охраняются обществом наряду с другими компонентами социального порядка, в том числе — отвечающими за его стабильность. Иными словами, любой социальный порядок содержит в себе зародыш своего отрицания. Будем использовать термин „преодоление структуры“ для той роли (функции, миссии), которая осуществляется этими подструктурами в рамках социального порядка»
[437]. Сатаров перечисляет в подобной роли шутов, скоморохов, юродивых.
В принципе, Сатаров считает, что хаос легендирован, что он «спрятан» в нашей действительности, например, в гаданиях, в игре, в выборах
[438]. Но он нужен, поскольку таким образом общество сохраняет свою способность к изменениям.
Роль Трикстера играет и Буратино А. Толстого. М. Липовецкий пишет об этом: «Тень мифологического трикстера-медитатора, возникающая за плечами Буратино, и придает ему архетипический статус в советской и постсоветской культурах. Семантика этого архетипа значительно шире толстовской утопии свободной марионетки. Буратино оказывается одним из ярчайших примеров медиаторов между советским и несоветским, официальным и неофициальным дискурсами. Но это как раз характерно практически для всех персонажей, обретших архетипический статус, будь то Чапаев или Штирлиц, — характерно и то, что все они так или иначе наделяются чертами трикстера. От этих героев Буратино отличает онтологическая чистота трикстерства — он абсолютный озорник, проказник, нарушитель конвенций, хулиган, наслаждающийся самой игрой превыше ее результатов. Он наиболее безыдейный персонаж советской культуры, никак не связанный ни с какими социальными или идеологическими моделями»
[439].
Простые детские сказки оказываются не такими и простыми. Мы — рабы тех моделей мира, которые вкладывают в наши головы. А когда такая модель мира уже есть у нас в голове, мы рассматриваем ее как самую естественную, поэтому любые другие модели откидываем как недостоверные.
Как видим, тексты создают и хранят инструкции по новому поведению, поэтому в них и видят как опасную, так и положительную роль
[440]
[441]. Погружение в виртуальный мир заставляет читателя или зрителя неосознанно перенимать новые правила, поскольку происходит его ассоциация с героем, и элементы его мышления переходят в чужие головы.
Еще одним примером управления будущим поведением является управление прошлым. Сквозь трансформацию прошлого создаются и обосновываются правила поведения в настоящем. Это известное направление, именуемое изобретением традиций, связано с именем британского историка-марксиста Э. Хобсбаума
[442]. Как оказалось, например, шотландская юбка-килт является таким современным изобретением, искусственно вписанным в прошлое, чтобы отделиться от английских культурных традиций. Танец сиртаки был придуман для фильма «Грек Зорба». Таким же феноменом является придуманная история, которая через определенные промежутки времени начинает трактоваться как фактическая.
Хобсбаум говорит о феномене изобретения традиций, что они встречаются чаще, когда происходит быстрая трансформация общества, нарушаются социальные модели, для которых были созданы старые традиции. Новое поведение начинают выводить из придуманных традиций, таких же новых, как и само программируемое поведение.
Сегодняшний мир переходит на другие скорости жизни, требует других способов принятия решений. Новые поведенческие роли все время прорываются наружу. Ни общества, ни государства уже не могут выполнять ту роль сдерживающего начала, которая всегда была им свойственна. Старые механизмы поломаны, а новых — нет. И создается ощущение, что их уже и не будет.
Глава пятая
Инструментарий виртуальных воздействий
1. Когнитивный инструментарий гибридной войны, или гибридная война в головах и на экране
Гибридная война строится на управлении человеческим сознанием, в результате чего мы видим маркеры, которые предопределяют наше понимание того, что происходит. Не с точки зрения реальности, а с позиции того, кто управляет нашим восприятием. Эти маркеры не позволяют нам выходить за пределы проектируемого восприятия. Мы видим только то, что должны увидеть, и не видим того, чего увидеть не должны. Поэтому главным инструментом становится когнитивное воздействие, а сама гибридная война — когнитивной войной в нашем ментальном пространстве.
