Главный экономист Bank of England говорит, что big data — это не только цифры, но и слова
[602]. И ресурсы здесь, в отличие от нефти, носят бесконечный характер. Благодаря соцмедиа, 90 % всей созданной информации появилось за последние два года. Есть исследования, которые находят корреляцию между экономикой и популярными песнями того же периода развития (
[603], см. также
[604]).
Подобные предсказания на базе разработанных алгоритмов делают не только военные или экономисты, но и полиция, способная не только анализировать соцмедиа, но и прогнозировать преступления, зная шаблон поведения преступника, шаблон нужного ему для этого физического пространства и шаблон жертвы
[605]
[606]
[607]. Когда три эти шаблона накладываются друг на друга, то в такую точку высылается патруль, что важно в связи с нехваткой личного состава.
А развитие всей этой сферы к сегодняшнему дню хорошо передает следующее высказывание: «Верный прогноз военного вторжения в Африке был задачей, которую могла выполнить только супердержава, теперь это семестровый проект для студента Гарварда»
[608].
Возвращаясь к проблеме дигитальных интервенций, следует подчеркнуть, что их сегодняшнее проникновение в мозг граждан резко облегчено из-за размывающейся грани между правдой и ложью, когда на сцене часто правят бал фейк и постправда (еще один российский термин — мультиправда
[609]). Потребитель информации уже даже без чужого и чуждого вмешательства не может разобраться в своей собственной картине мира.
Дигитальные следы, которые остаются в сети, создали дополнительные возможности для эффективного воздействия, чего не было раньше. Как пишут гарвардские исследователи: «Чем больше операторы дезинформации знают о своих целевых аудиториях, тем легче их обнаружить, манипулировать и обманывать их»
[610]. То есть не просто изменилось само информационное пространство в сторону феномена «у каждого своя правда», но и потребитель информации оказался более незащищенным, чем когда-либо до этого.
Глава шестая
Как виртуальность переходит в реальность
1. Виртуальные революции: использование виртуальных объектов при смене власти
Виртуальные объекты активно используются с целью стабилизации социальной системы. В частности, христианство, как и любая другая религия, компенсирует неадекватность социальной реальности различными виртуальными конструкциями (например, вознаграждением в потусторонней жизни). Теория менеджмента террора (terror management theory), которая возникла в наши дни, пытается определить механизмы, которые разрешают человеку сохранять осмысленное существование в очень сложном мире, поскольку человек, в отличие от животного, может смотреть в будущее.
Теория менеджмента террора (авторы Дж. Гринберг и др.) усматривает основной источник человеческой тревоги в страхе смерти. Этот страх может понижаться через подключение то ли к модели мира, присущей определенной культуре, то ли к высокой самооценке, которая блокирует мысли о смерти. Эксперименты свидетельствуют, что люди с высокой самооценкой менее болезненно реагируют на раздражители, связанные со смертью. Напоминание людям об их смертности может порождать в ответ потребность в самооценке и в подключении к культурной модели мира.
Культура как социальная конструкция содействует максимализации стабильности данного варианта мира, поскольку здесь начинают действовать следующие правила:
• культурные модели мира дают человеку смысл и стабильность в границах нестабильного и непредсказуемого мира;
• культура дает человеку ощущение ценности и самооценки, если данный человек придерживается правил, присущих определенному обществу;
• культурные модели предлагают символическое бессмертие (в детях, книгах, результатах работы и т. п.).
Ш. Соломон, один из авторов теории менеджмента террора, в интервью журналу «Psychology Today» объясняет реагирование на носителей других культурных образцов: «Теория менеджмента террора интересуется и тем, почему людям тяжело быть с теми, кто отличается. Раз культура выполняет функцию возражения смерти, в таком случае люди других культурных традиций подрывают нашу защиту против страха смерти. Мы отвергаем эту группу как порождения ада. Наиболее мягкой формой становится понижение угрозы, которую мы ощущаем со стороны альтернативной картины мира. Мы также можем попробовать убедить других отказаться от их идей и принять наши, как это делают миссионеры. Мы без сожаления можем убить культурно других, лишь бы доказать, что наш путь наилучший. Для радикального ислама, воплощаемого Усамой Бен Ладеном, Запад есть абсолютное зло и подлежит уничтожению. С другой стороны, президент Джордж Буш объявил данный конфликт крестовым походом, определяя, что наш Бог лучше, чем их»
[611].
Интересно, что это культурное столкновение напоминает столкновения между Советским Союзом и США во времена «холодной войны». Тогда одна сторона усматривала возможность своего развития только при условии уничтожения таких же возможностей для другой. Если Р. Рейган говорил об «империи зла», то с советской стороны мы слышали о «зверином оскале американских империалистов» (они же «поджигатели войны»). Разумеется, справедливость собственной позиции обе стороны не подвергали сомнению.
