Виртуальный «взрыв», приводящий к реальному изменению власти, строится по модели, похожей на ту, согласно которой вводятся и закрепляются новые представления в тоталитарных сектах. Там происходят три процесса:
• «размораживание» старых представлений;
• внедрение новых представлений;
• «замораживание» новых представлений.
Теперь посмотрим, как действуют митинг или демонстрация протеста. Они направлены на создание контекста, максимально благоприятствующего виртуальному «слому». Перечислим некоторые принципиальные моменты такого рода введения ментальных конструкций, конфликтующих с доминирующими на данный момент:
• маргинальная или запрещенная ранее точка зрения приобретает публичность, которая переводит ее в другой статус;
• митинг или демонстрация направлены на анонимизацию каждого участника, что делает для него возможными те типы поведения, которых он не практиковал ранее;
• митинг или демонстрация создают ситуацию физического контакта, невозможного в обычной жизни;
• в случае применения силы против демонстрантов возникает еще более объединяющее «мы» против «них»;
• стрессовая ситуация, которая при этом возникает, «намертво» закрепляет информацию, которая вводится;
• в рамках митинга/демонстрации точка зрения, которая вводится, никогда не опровергается.
Все это создает благоприятные возможности для интенсивного манипулятивного влияния со стороны организаторов митинга/демонстрации.
Грузия-2003 и Армения-2004 имели очень похожие параметры в виде низкого жизненного уровня и маленькой численности населения, когда даже без СМИ любая информация может распространяться без ограничений. Кстати, в похожей модели свержения С. Милошевича протестующие вне забастовок, которые тогда охватили почти все, оставили кафе, так как они, вероятно, могли служить определенными коммуникативными ретрансляторами. Возможным ответом на разные результаты в Тбилиси и Ереване может быть наличие/отсутствие давления извне, а также потеря внутренней «энергетики» самым Э. Шеварднадзе — он очень давно находился у власти. Дополнительно к этому могла сыграть свою роль и большая/меньшая близость к России, поскольку с ней у Шеварднадзе в последнее время не всегда были добрые отношения.
В принципе и виртуальная война, и виртуальная революция требуют не одного, а целого набора сообщений, так как разные целевые группы должны получить то, что нужно именно им. Э. Месснер писал: «агитация во время войны должна быть двуликой: одна полуправда для своих, другая — для неприятеля. Но одного лукавства мало — нужна, так сказать, многоликость: для каждого уровня сознания, для каждой категории характеров, склонностей, интересов — особая логика, искренность или лукавство, рассуждения или сентиментальность»
[616]. Это содержательное различие, но не меньшее разнообразие существует и в вариантах каналов коммуникации, которые должны донести избранное сообщение до целевой аудитории.
В этом плане интересная мысль министра обороны США Д. Рамсфелда, высказанная им на встрече с редакторами газет: следует готовить специалистов по разным регионам со знанием языка и культуры, их следует вознаграждать за это знание, а не наказывать, поскольку это определенное отклонение от нормальной армейской карьеры
[617]. Здесь важно внимание относительно снятия сопротивления воинской среды для такого типа специалиста.
Все вышесказанное позволяет сформулировать правило виртуализации. Виртуальный объект может увеличивать свою силу, если он строится с учетом той модели влияния, которая наиболее эффективна для данной целевой аудитории, поскольку тогда он не изменяет имеющуюся картину мира аудитории, а, наоборот, опирается на нее. Степень сопротивления такому объекту будет намного меньшей.
Рассмотрим упомянутые параметры виртуальной революции на нескольких вариантах изменения власти: двух, которые удались (Чехословакия и Румыния), и одном неудачном (Китай). Построим наше изложение на едином принципе, считая жертву ключевым элементом, который задает главный элемент сюжетности, который, в свою очередь, легитимирует изменение власти. Необходимо также сказать, что изменение власти легитимируется предыдущей виртуальной частью, которая обвиняет власть. Жертва, скорее всего, лишает власть права на защиту, выступая затем в роли своеобразного блокиратора дальнейших действий со стороны власти.
Чехословакия.
Жертвой стал студент М. Шмид, который погиб в результате применения силы полицией при разгоне демонстрации. Протесты происходили в Праге 17 ноября 1989 года. Однако ключевое событие оказалось постановочным спектаклем. Студент не только реально не погиб, но даже, как выяснилось, был сотрудником секретной полиции
[618]. Последняя и организовала эти протесты, чтобы заставить коммунистическое руководство страны сойти с политической арены.
Жертва оказалась вмонтированной в студенческие протесты, лишая власть возможности выйти на новые варианты борьбы с демонстрациями. Жертва выступает в роли определенного блокиратора подобных действий в будущем. В символической (виртуальной) плоскости это закрепляет виртуальную конструкцию, которая вводится, например, для обозначения власти как «диктаторского режима», не способного демократизироваться.
Румыния.
В роли жертвы оказался венгерский проповедник Л. Текеш. Его арест сдетонировал события в Тимишоаре. Священника часто посещал второй секретарь посольства США в Бухаресте Д. Керри
[619]. Фильм немецких документалистов «Шах и мат» и дальнейшее обсуждение его в венгерской и румынской печати показали, что в этом случае сработали совместно американские и советские спецслужбы, поскольку обучение происходило в лагерях на территории Венгрии. Там подготовили несколько десятков тысяч «профессиональных протестующих».
Борьба с демонстрантами на следующем витке событий парализовала власть. Н. Чаушеску профессионально «спасают» — навстречу его гибели. Спасают те, кто его сразу же и расстреливает. При этом власть в Тимишоаре действует неадекватно, отказываясь даже просто согласиться с требованиями манифестантов. Все это закрепляет представления о власти как о «диктаторском режиме», поскольку она одна изо всех сил демонстрировала закрытость.
Китай.
Китайские события стали предостережением для М. Горбачова, как заявлял А. Грачев, которого цитирует историк «холодной войны» М. Уолкер
[620].
