Интернет создал новые возможности для виртуального влияния. Вероятно, каждый тип виртуальности, связанный с доминированием того ли другого канала, порождал свои варианты социальных, политических или военных следствий. Книга формирует свою виртуальность, кино — свою, телевидение — свою. Довоенный взлет киноиндустрии сформировал тоталитарные государства, поскольку и немецкое, и советское кино реально было частью политики, а не искусства. Телевидение создало эффект CNN, и под его влиянием приходилось свертывать или существенным образом корректировать военные действия (Вьетнам, Сомали, первая война в Персидском заливе, первая чеченская война). Сегодня настало время Интернета, который породил сетевые структуры, включая «Аль Каиду». Его использование дало возможность небольшому повстанческому движению в Мексике привлечь внимание всего мирового сообщества. Этот феномен сразу стали изучать военные аналитики
[625]. Но они не учитывают тот факт, что это является одновременно и влиянием нового механизма порождения виртуальности. Каждый тип виртуальности базируется на типе «машины», порождающей эту виртуальность, будет ли это литература, кино или телевидение.
Интернет создает виртуальность нового типа, максимально индивидуализированную (демассифицированную) как по получению информации и ее поиску, так и по ее восприятию, поскольку он, как и книга, дает возможность лицу дополнять ее соответственно собственным стереотипам. Книжного героя, в отличие от героя кино или телевидения, получатель информации мог визуализировать так, как хотел сам. Интернет повторяет этот опыт, только на других уровнях.
Терроризм максимально воспользовался возможностями этого нового типа виртуализации действительности, где, кстати, в деле рекрутирования новых бойцов активно эксплуатируется вариант использования «мягкой силы». Веб-сайты террористических организаций сориентированы на три вида аудитории: существующие и потенциальные сторонники, международная общественная мысль, население вражеских стран
[626].
Интересны данные относительно распределения оптимистов/пессимистов среди аудитории русского интернета. Там оптимисты составляют 68 %, в то время как среди всего населения — только 27 %. Это важная характеристика, поскольку, как правило, оптимист сам строит свою жизнь, а не ждет чьей-то помощи. Перед нами, можно считать, одновременно возникают две различные картины мира. Картина мира пользователя интернета более оптимистична.
Кстати, специфическая роль «Аль Джазиры» базируется на новых именно для арабского мира возможностях другого средства — телевидения. Идеологический подтекст функционирования этого спутникового канала можно найти в интервью с творцом документального фильма о нем — Дж. Нуджемом
[627]. «Аль Джазира» подается как единственное средство информации, которым пользуется (и гордится) каждый араб. Это что касается распространенности. Относительно же картины мира, присутствующей там, то она задается как «последний оплот арабского национализма». При этом и сама «Аль Джазира» поддается давлению со стороны США: госсекретарь К. Пауелл обратился в правительству Катара относительно этого спутникового канала
[628]. США были возмущены решением ВВС показать кадры с американским военнопленным, ранее показанные «Аль Джазирой». Все это происходит на фоне скандала с фотографиями, где американские солдаты явным образом подвергают пыткам иракских пленников.
Рейтерс процитировали одного из редакторов арабской газеты: «освободители хуже диктаторов»
[629].
Образование и культура создают долгосрочные картины мира. СМИ работают с кратковременными. Они интерпретируют сегодняшние события, тогда как образование и культура работают на уровне метаправил, которые и разрешают давать подобные интерпретации. Образование и культура — это виртуальное пространство, СМИ — информационное.
В кризисных ситуациях скорость интерпретаций должна совпадать или даже опережать скорость реальных трансформаций. Как правило, происходит наоборот: получается опоздание, в результате чего реальная среда изменяется быстрее, чем среда информационная. Разрыв в скорости заполняют слухи — их возникновение всегда активизируется в подобные периоды.
Д. Ронфельдт в свое время предложил типологию нестабильности, которая включает три типа
[630]:
• спорадическая нестабильность, когда беспорядки возникают в ответ на текущие события, но остаются относительно изолированными и не составляют опасности для политической системы;
• системная нестабильность, когда беспорядки распространяются, расшатывая основы правящих институтов, что может приводить к коллапсу, конституционному кризису, воинскому путчу;
• эволюционная нестабильность, когда общество не может перейти к новой системе, т. к. фиксируется на существующем состоянии, застряв на процессе перехода.
Каждый из этих типов нестабильности должен теоретически опираться на свой вариант виртуальности. Например, бывший Советский Союз знал случаи спорадической нестабильности (волнения в Новочеркасске, направленные против власти местного уровня — эта виртуальность была ответом на недостаток продовольствия). Системная нестабильность, введенная (или подхваченная) перестройкой, создала виртуальность, которая полностью конфликтовала с доминирующей на тот момент, где все главные символические ценности было целиком перечеркнуты. Это, естественно, привело к совсем другой системе власти.
Эволюционная нестабильность характерна для сегодняшней Украины (и в меньшей мере для России), где общество стремится перейти в новое состояние. В этом случае конфликт двух виртуальностей — доминирующей и оппозиционной — происходит, в основной, в виртуальной плоскости.
Нестабильность является материальным выражением конфликта в виртуальном пространстве. Сильный игрок сначала изменяет порядок доминирования в нем, потом переходит к пространству реальному. Процесс перехода от одного доминирования к другому сопровождается разного уровня беспорядками, которые продемонстрировало, среди других, развитие событий в Чехословакии, Румынии и Китае. Суммарно модель успешного влияния в этих случаях, а также в ряде других, включая распад бывшего Советского Союза и Грузию-2003, состоит из таких компонентов:
