Сильное государство имеет сильное прошлое и сильное будущее.
Причем оно слабо зависит от других стран. К сожалению, сильное государство строится на монологе, оно не очень любит диалог, заглушая чужие голоса. Оно сильно наличием такого сформулированного или даже невысказанного до конца текста.
Свою историю конструируют все страны, но СССР был интересен тем, что конструировал не только прошлое, но и настоящее и будущее, а это более редкий вариант системной работы. Биография каждого могла быть доведена и увидена до конца. Будущее было столь же реальным, как прошлое или настоящее.
Исходным подспорьем для этого были пропагандистски четкие формулировки, формирующие модель мира советского человека. Здесь не могло быть разночтений. Как отмечают исследователи: «Постепенно образы „рабочий“ и „крестьянин“, „буржуй“ и „интеллигент“, „украинец“ и „русский“, даже „белые“ и „красные“ перешли из идеологически и социально сконструированных идентичностей в могущественное и антагонистическое состояние духа. Конечно, большевики брали и удерживали власть скорее силой принуждения. Но саму эту силу они обрели и сохраняли не просто потому, что организованы лучше других партий, но и поскольку их идеология, так ловко переформулированная Лениным и другими после возвращения вождя в апреле 1917 г., становилась в своей простоте все убедительнее в объяснении причин социальных бедствий»
[641].
Правда, не забудем, что большевики создавали и поведенческий текст в виде террора, который начался со времен гражданской войны и заложил тип послушного поведения на десятилетия вперед (см. о терроре в России
[642]
[643]). Известно, что психологическая травма переходит и к следующим поколениям, которые сами ничего подобного не ощущали. Однако они ведут себя так, как будто репрессии 1937 г. являются их личным опытом.
Возможно не только строительство страны, опирающееся на свои тексты, но и вариант опоры на чужие тексты. Роль Маркса в истории России является именно таким примером со множеством как негативных, так и позитивных последствий.
К числу негативных последствий текстовой ориентации государства можно отнести его цитатный характер, пронизывающий все его слои. Цитаты классиков марксизма-ленинизма переполняли книги и диссертации, цитаты несколько другого плана переполняли города, где всегда была и улица Ленина, и памятник Ленину. К примеру, Украина только через 25 лет после провозглашения своей независимости убрала эти памятники с улиц.
Текстовое наполнение физической реальности началось еще до советской власти. Ведь по сути именно это задача школы и университета — увидеть в физическом мире то, что записано в мире информационном и виртуальном.
Д. Быков подчеркивает роль Гоголя для Украины: «Любой, кто жил на Украине, знает, что она придумана Гоголем. У всякой нации есть гений, закладывающий основы ее мифологии, отбирающий из бесчисленных и неоформленных народных преданий то, что войдет в канон, и доводящий эти предания — часто хаотичные и фрагментарные — до великой литературы. Гоголь взял украинский фольклор, добавил немецкого, которым увлекался, — и, тоскуя в Петербурге по Полтавщине, за каких-то два года написал весь корпус национальных преданий, в которых собраны главные украинские архетипы. Тут тебе и заколдованное место, и русалки, и жуткие карпатские сказки о неумолимых мстителях, чье проклятие действует вплоть до девятого колена, и чернобровые скандальные красавицы, ставящие перед хлопцами невыполнимые задачи. „Вечера на хуторе близ Диканьки“, хоть и написаны по-русски, хранят мелодику украинской речи. По большому счету, это главная книга украинской литературы»
[644].
Когда мы так рассуждаем, мы все время забываем, что анализируется не физическое и даже не информационное пространство, а пространство виртуальное. Оно имеет гораздо больше возможностей для выстраивания альтернативной модели мира, которая иногда может получать ту или иную реализацию. При этом виртуальная модель никогда не уходит в никуда, она всегда присутствует, время от времени оказываясь востребованной.
Сегодня Быков говорит о трансформациях, произошедших с гоголевским миром Украины. Одна из них такова: «Этот новый мир — уже взрослый, тогда как гоголевский мир — в значительной степени детский, фольклорный, сказочный. Можно сколько угодно писать об отвратительном гоголевском характере, гоголевской злости, даже гоголевском безумии — к этой теме мы еще вернемся, чтобы развенчать миф, — но судить о художнике надо прежде всего по его творениям, а творения Гоголя выдают именно тот характер, который он создал и описал: легкий»
[645].
Украинский проект имел свои пики влияния на российский, среди которых самыми главными можно признать такие:
• сама точка отсчета, условно именуемая Киевской Русью, которую можно бесконечно переименовывать, но изменить нельзя, тем более, что Малороссия на самом деле значит центральная часть, а Великороссия — периферийная;,
• время интеллектуального доминирования (Киево-Могилянская академия, Ф. Прокопович и др.);
• время украинского проекта Потемкина времен Екатерины,
• время либерального проекта времен Николая;
• советское время Хрущева и Брежнева.
Можно по-разному относиться к этим точкам, однако пример Гоголя как русско-украинского писателя четко демонстрирует значимость такого текстового воздействия на умы империи. Гоголь оказался на пересечении текстовых потоков, поэтому обе стороны по праву могут считать его своим.
Как пишет А. Воронкова о времени императора Николая: «За полтора десятка лет в самой Украине „украинофильство“ выработалось в своеобразное общественное явление — единственную в николаевские времена „либеральную“ идеологию в Империи. Киев и Харьков становятся не менее значимыми культурными центрами, чем Петербург и Москва. Украинских кафедр ищут лучшие умы России, в Малороссии наступает „время журналов“, десятки авторов пишут по-украински. Появление Шевченко в Киеве вызывает фурор»
[646].
По сути, перед нами столкновение двух разнонаправленных текстов, двух разных сюжетов. При этом понятно, что в жесткой атмосфере николаевского времени либеральный проект был особо привлекателен.
