Роль виртуальности оказывается иной в различные временные периоды. Вспомним праздники советского времени, когда роль виртуальности резко возрастала (7 ноября, к примеру). В эти дни превалирующим становилась подача именно художественной коммуникации, к которой также можно отнести и ритуальную коммуникацию. То есть «биение сердца» виртуального мира в разные периоды разное.
Выборы также увеличивают интерес к виртуальной действительности как со стороны кандидатов, так и со стороны избирателей. За краткий период избирательной кампании кандидат не может выстроить реальный дом, но он вполне готов построить воздушный замок. Партии строят свои виртуальные замки, которые должны выдержать ветры действительности, словно домики трех поросят. И партии оказались, кстати, отнюдь не на высоте с точки зрения позиционирования своих «воздушных замков», поскольку те слабо различимы населением.
Отсюда внезапно возникшая любовь к персонализации — «блок Порошенко (Ющенко, Витренко, Тимошенко, Мороза)», — которая призвана придать воздушным замкам более четкие очертания.
«New York Times» (2001, 2 декабря) справедливо подчеркивает: «Победа в войне не означает победы в мире. Эта война может быть выиграна только победой над сердцами и головами». Покорить, таким образом, необходимо в первую очередь именно виртуальное пространство.
Глава седьмая
Виртуальные правда и неправда
1. Человек между большой и малой ложью: от госпропаганды до фейков
В нашем мире всегда существовали и правда, и ложь. В эпоху больших нарративов, которые пришли с модернизмом, все должно было подстраиваться под них. Нарративов было немного, и за любое отклонение от них следовало наказание. Большую ложь создавало государство, а право на малую ложь оставалось у людей.
Нарративы строило и охраняло от посягательств государство, защищая себя, религию или идеологию. Именно оно контролировало коллективную память, поскольку государство строит социальную идентичность, без которой оно не может существовать
[665]
[666]
[667]. И эта идентичность должна быть принципиально иной, чем у врагов религиозных или идеологических.
Главный советский нарратив о революции 1917 года оказался полностью сконструированным: все было не так и делалось не теми руками. При захвате Зимнего не было ни одной жертвы, власть сама упала.
Керенский не убегал в женском платье. В заливе вместе с Лениным был Зиновьев. Руководил военной частью революции не Сталин, а Троцкий, который вообще был вторым человеком после Ленина
[668]. И даже сталинскую конституцию написал Бухарин. Перестройка переписала всю эту историю, создав странный феномен. Теперь все, что было, не всегда будет правдой.
Прошлую коллективную память выстраивали литература и кино и только затем образование и наука. С. Михалков писал в 1949 г., выступая почти в роли свидетеля, правда того, что видел исключительно в своей голове:
Мы видим город Петроград
В семнадцатом году:
Бежит матрос, бежит солдат,
Стреляют на ходу.
Рабочий тащит пулемет.
Сейчас он вступит в бой.
Висит плакат: «Долой господ!
Помещиков долой!»
Несут отряды и полки
Полотна кумача,
И впереди — большевики
Гвардейцы Ильича.
Эйзенштейн в фильме «Октябрь» снял захват Зимнего, который впоследствии заменил реальность. Визуальный захват Зимнего был в голове у каждого советского человека. Но на самом деле это был «кинозахват», который заменил исторический, которого не было (см. подробнее
[669]
[670]
[671]).
Вот мнение историка: «Знаменитые кадры из фильма Эйзенштейна „Октябрь“, когда огромная людская лавина несется от арки Главного штаба через Дворцовую площадь к парадным воротам Зимнего, никакого отношения к реальности не имеют. Кстати, в октябре 1917 года никаких двуглавых орлов на этих воротах уже не было — по распоряжению Керенского все символы Российской империи (в том числе императорские вензеля на фасаде здания) убрали месяцем раньше, после объявления России республикой 1 сентября 1917 года. Никакого штурма не было, был постепенный захват Зимнего дворца большевиками»
[672].
Вот мнение киноведа: «Почти одномоментно с выходом фильма „Октябрь“ благодаря энергичной визуальной интерпретации известных на момент съемки исторических сведений об Октябре-1917 возник развернутый экранный миф. С точки зрения современных коммуникационных практик его вполне можно номинировать как художественный фейк. Влияние его оказалось настолько сильным, что предложить иную трактовку, иной зрелищный образ Октября-1917 не представлялось возможным ни по идеологическим, ни по цензурным, ни по творческим соображениям»
[673].
Госпропаганда всегда будет сильнее любого индивидуального информационного или виртуального потока, поскольку она не просто мощнее, а еще является обязательной для образования и медиа. По этой причине ее картина мира, в которой она рисует друзей и врагов, становится не только приказной, но одновременно и самой естественной для всех, поскольку другая становится недоступной. Единицы могут ей противостоять, но об этих единицах никто не будет знать, потому что их дурной пример может быть заразительным.
