Д. Лихачев фиксировал, что «красный террор» начался не в 1936 или 1937 гг., а сразу же после прихода большевиков к власти, и этот удар принимала на себя интеллигенция, закаленная еще своим сопротивлением царскому правительству.
Он пишет: «Чем сильнее было сопротивление интеллигенции, тем ожесточеннее действовали против нее. О сопротивлении интеллигенции мы можем судить по тому, какие жестокие меры были против нее направлены, как разгонялся Петроградский университет, какая чистка происходила в студенчестве, сколько ученых было устранено от преподавания, как реформировались программы в школах и высших учебных заведениях, как насаждалась политграмота и каким испытаниям подвергались желающие поступить в высшие школы. Детей интеллигенции вообще не принимали в вузы, а для рабочих были созданы рабфаки. И тем не менее, в университетских городах возникали кружки самообразования и для тех, кто учился в университете; петербургские профессора А.И. Введенский и С.И. Поварнин читали лекции на дому, вели занятия по логике, а А.Ф. Лосев издавал свои философские работы за собственный счет»
[685].
По мере развития двадцатого века возрастает роль коммуникации, поскольку появляется не только массовый потребитель, но и массовые коммуникации, откуда следует и появление массового человека, который не только думает и чувствует одинаково с другими, но даже сны видит те же.
Удержание нужного государственного нарратива стало очень облегченным в двадцатом столетии, когда все стало массовым: и газеты, и кино, и телевидение, и книги. Мы смотрели и читали все время одно и то же все сразу. Прямая и косвенная цензура, репрессии принуждали людей держаться одной версии события, правильной с точки зрения власти. Власть реализует себя в принуждении, но принуждение тоже может быть жестким (репрессивным) или мягким (типа подталкивания — nudge).
Сценарист Ю. Арабов красиво заметил: «Свободолюбивость наша зависит от качества работы спецслужб. Если они работают плохо, мы свободолюбивы. Если спецслужбы работают „хорошо“, мы сидим, прижав хвосты, и ставим памятник Ивану Грозному»
[686]. В другом месте он говорит, что памятник Грозному — это не памятник царю, это памятник государственному насилию.
В двадцать первом веке, когда прямые репрессии, тем более массовые, вышли из употребления, за всем этим следит уже экономика внимания, забирая нас с наших индивидуальных тропинок на широкие дороги. В результате все читают Гарри Поттера и смотрят его же. Поколение Гарри Поттера не смотрит на мир широко раскрытыми глазами, как раньше, поскольку в реальном мире не может быть ничего интересного, все это есть только в мире виртуальном.
Развлекательная литература и развлекательное кино пришли на смену прошлым властителям дум, именуемым в девятнадцатом веке скромно литераторами. Даже Сталин еще называл писателей «инженерами человеческих душ», а уже Хрущев по простому — «автоматчиками партии».
Сегодня экономика внимания убрала с арены опасные с точки зрения государства тексты. Однотипная ситуация произошла и в визуальных искусствах. Кино стало телевидением, а телевидение — «Нетфликсом», где сериалы можно смотреть сутками без перерыва.
Человек творящий стал человеком смотрящим. Он не страшен власти, поскольку вместо протеста он с удовольствием посидит у экрана. Соцплатформы или «Нетфликс» спасают его от возможных огорчений, возникающих в простом человеческом общении.
Советский Союз создает систему не только единого мышления, но и коллективного чувствования, удерживая внимание на одних и тех же событиях и людях. Это виртуальный мир, поскольку в реальности все было по-другому: герои были не такими героями, а жизнь вокруг была тяжелой.
Литература прошлого требовала мышления, она боролась, она вела за собой, не зря церковь выступила против Льва Толстого. Литература прошлого поднимала человека до себя, сегодняшняя литература опускается до массового уровня. Сегодняшние тексты перестали быть Текстами с большой буквы. В результате исчезает как бы магнетизм слова прошлого.
Наши дни усилили эту тенденцию, только иным путем, уводя активную массу населения в сторону развлекательности. Раньше цензура запрещала, сегодняшняя цензура, не имея возможности запрещать, просто уводит наше внимание на виртуальные лужайки, где ярко светит солнышко, а принцессы в своих замках машут платочком скачущему рыцарю.
Тот же Арабов замечает: «Солженицын когда-то написал безобидный „Раковый корпус“, и все затряслись. Написал короткое, хотя, может, и обидное письмо советским вождям, и его выслали. Сегодня я могу писать хоть советским властям, хоть антисоветским вождям, — никакого диалога с обществом у меня не получится. Парадоксальная ситуация: литераторы есть, их немало, кое-кто даже весьма талантлив, а литературы нет. Как общественного явления, которым Россия дышала с XIX века»
[687].
У него также есть интересная идея, которая может быть выражена так, что для людей прямая не является кратчайшим расстоянием, что капитализм видит деньги как единственный вид связи, что не соответствует человеческой действительности.
В результате Арабов приходит к такому выводу: «Мы слишком сложны для капитализма. Нужно эту сложность назвать отсталостью. Дерево нужно обстругать в ровный столб, натянуть на него провода и пустить ток. И будем мы люди-столбы… Весьма занимательно и интересно с практической точки зрения».
Это чисто человеческое измерение сегодня становится в центре и военного мышления. Оно возникло, когда армия стала бороться не с другой армией, а с повстанцами (инсургентами). Армия привыкла уничтожать физические тела, а сейчас возникла совершенно иная среда. Этого противника надо не убивать, а скорее изучать, как заставить его сложить оружие.
Китай обнаружил еще один феномен современной войны, который требует пересмотра основных взглядов. Противник в последних конфликтах сдается не потому, что понес потери, не потому, что уничтожен. У него есть все, но исчезла воля к сопротивлению. То есть разум/мозги, а не тело ведут к проигрышу.
Китай приходит к иному пониманию того, что нужно для победы в современных условиях. Дж. Энгстром пишет: «Системная конфронтация ведется не только в традиционных физических пространствах суши, воды и воздуха, но также в космосе, нефизическом киберпространстве, электромагнитном и даже психологическом пространстве. В то время как достижение доминирования в одном или нескольких физических пространствах было достаточным раньше для достижения военной победы, системная конфронтация требует достижения „комплексного доминирования“ во всех пространствах и полях битвы»
[688].
