Мир, построенный людьми, эволюционирует быстрее, чем сами люди. Это связано с тем, что виртуальность, воображение позволяют рушить старые стены и создавать новое, сначала в голове, а потом в действительности. Но сам человек не может меняться так быстро. Он больше состоит из человека прошлого, чем из человека будущего.
2. Новая холодная война возвращает эпоху войны нарративов
Холодная война была войной не только ядерного оружия, но и войной нарративов. И поскольку ядерное оружие не применялось, хоть и было главным фоном, нам остается признать основным типом конфликта войну нарративов.
Каждая из сторон продвигала и защищала свой нарратив всеми возможными способами, используя все виды медиа, которые могли достигать не только населения противника, но и своего собственного, а также международной аудитории. На всех этих трех медийных фронтах требовалось достичь победы, причем сокрушительной.
После 1991 года война нарративов ушла из официальной плоскости в частную. Отголоски ее мы можем увидеть, например, в поднятии фигуры Сталина в сознании российского населения или в некоторых других остаточных явлениях советской мифологии. И это в определенной степени естественно, поскольку мифология является достаточно инерционным виртуальным продуктом, она умирает только с последним ее носителем, если ее перестает удерживать государство и общество. Фигуру же Сталина не удается «убрать» еще и по той причине, что она связана с войной, победа в которой стала краеугольным камнем российской постсоветской мифологии.
Интересно, что Сталин удерживается на плаву не столько из-за работы официальных источников, сколько массовой культурой. С одной стороны, сталинское время является наиболее зрелищным объектом с точки зрения кинематографа, как им для США являлся, к примеру, вестерн как элемент американской истории. Хорошие герои должны побеждать плохих, по этой причине современное повествование о сталинском времени вновь делает сотрудников НКВД «заботливыми и человечными».
Советская мифология вся была построена на неоднозначностях, которые закрывала мощная пропагандистская машина. Только сейчас появляются новые типы фактажа. Но факты реально не способны победить мифологию, поскольку принадлежат разным уровням: виртуальному и физическому. Заранее введенная и усвоенная мифология сильнее любого факта. Именно в этом лежит причина сохранения Сталина и сегодня.
Прошлый мифологический статус Сталина хорошо отражают следующие слова: «В сталинской России возвышенное имело весьма функциональный характер, будучи источником повествовательных стратегий, призванных в конечном счете натурализовать сталинскую власть. Образцовым примером встречи с возвышенной фигурой, особенно в кино, служила встреча с самим Сталиным. Общим местом является сцена, в которой посетитель, явившийся к Сталину, теряет дар речи и не в состоянии вымолвить ни слова, поскольку личность вождя превосходит все мыслимые границы»
[761].
Д. Дондурей в свое время посвятил много своих работ тому, как Сталина сознательно удерживают в сознании современной России
[762]
[763]
[764]. Все это мировая практика возвращения тех или иных фигур в массовое сознание с помощью массовой культуры
[765]. Так, собственно говоря, работала и перестройка, когда сначала «контринформация» вводилась через менее контролируемые каналы типа массовой культуры.
Несколько слов из истории передачи мифологии с помощью разных медиа. Сначала мифология была устно передаваемой, потом пришел период печатных текстов. Роман был первым изобретением для такого типа воздействия, поскольку соединил в себе две важные характеристики: эмоциональность и массовость. Потом этот охват, но не эмоциональность, подхватило следующее изобретение — газета. Правда, она сама создавала квазиэмоциональность за счет новизны передаваемого, поскольку новое всегда привлекает внимание. Пресса «паразитирует» на новом.
Современная мифология создается уже с помощью визуализаций. Это кино и телевидение. Но визуальные тексты также привнесли совершенно новый аспект, который не был работающим до этого — массовость снова расширилась за счет того, что для такого понимания не требуется грамотность. Теперь число получающих информацию вновь резко расширилось, имея массовость + эмоциональность + необязательность грамотности.
Соцсети открыли новый путь нарративам. Теперь каждый может стать автором. Правда, это теоретическая возможность, поскольку соотношение автор/читатель остается прежним. Пользователь соцсетей скорее постит чужое, ощущая при этом свое косвенное авторство. И это тоже было одной из движущих сил российского вмешательства в американскую избирательную систему. Эмоционально сильные посты ольгинских троллей получали по этой причине широкое распространение, ведь так бы не распространялась какая-то научная статья.
Эти новые нарративы, особенно используемые в роли фейков, которые работали с российской подачи, как сегодня оказывается, не только в американских и французских президентских выборах, не только во множестве европейских выборов и референдумах, но и в британских выборах тоже
[766]
[767], хотя и там нет полной определенности, особенно в отношении их эффективности. Но все они определенно были направлены на поддержку конкурента партии Т. Мэй, как против Макрона во французских выборах.
После 1991 года два конкурирующих нарратива потеряли свой наступательный характер. Советский нарратив резко потерял свое влияние. Только мусульманский и китайский нарративы сохраняли свое положение вне системы. Им трудно удержаться, но они закрыты щитом иной цивилизации.
