Британия достаточно долго была вообще образцом для подражания для других стран. Представитель Индии пишет в «Нью-Йорк Таймс»: «Если была какая-то большая международная новость типа гражданской войны в Шри-Ланке, мы обращались за достоверной информацией и анализом к британским газетам и радио. Британцы казались более знающими, чем американцы, менее провинциальными. Они были как дома во всем мире. Их история империи делала их культурным стержнем англоязычного мира»
[851]. Кстати, и в СССР вещание Би-Би-Си всегда ценилось за большую достоверность. Правда, сама статья эта посвящена тому, как Британия за время двадцатого столетия потеряла свою привлекательность для других стран.
Удержание, как и зарождение патриотизма более облегчено в условиях кризиса. Пример Украины с российской аннексией Крыма это подтверждает. Это можно объяснить как тем, что люди группируются в таких условиях вокруг сильного лидера, но, вероятно, и тем, что в таких условиях они переходят более на автоматическую, а не рефлекторную систему принятия решений — Систему-1, как описывал ее Д. Канеман.
Социологи религий подчеркивают, что современные государства предоставляют людям больший уровень безопасности, чем это было когда-то, что и ведет к снижению религиозности, поскольку уверенность в безопасности исходит теперь от государства, а не от религии.
Одновременно следует признать, что идеология не стала столь же жесткой, как религия, поскольку разрешает больший объем отклонений в обыденной жизни, чем это происходило и происходит с религией.
Религия очень хорошо относится к «своему» и очень плохо к «чужому».
И поскольку религия затрагивает более широкий спектр характеристик существования человека, то мы и воспринимаем ее давление как более жесткое.
Столкновение идеологий породило феномен холодной войны, маккартизм, сталинские репрессии, но все это было пиками идеологической войны. Когда эти пики спадали, идеологии мирно уживались друг с другом, ведя свои битвы исключительно в виртуальном мире, порождаемым литературой и искусством.
В США и сегодня транслируют сериал о русских шпионах прошлого — «Американцы». Россия создала сериал о современном противостоянии с США — «Спящие». Но это в большой степени связано с тем, что Россия серьезно опирается в своих внутренних политических задачах на советскую модель вражеского окружения. «Коварный враг» позволяет набирать очки любому правителю.
Для этого вовсе необязательно реально быть в «кольце врагов», достаточно психологически в это поверить. Как гласит теорема Томаса: если ситуация определяется человеком как реальная, то она является для него реальной по своим последствиям. То есть он начинает вести себя так, как если бы все это было настоящей правдой.
Разрушение этой психологии окружения врагами было только в момент правления Горбачева и частично в брежневский период «застоя», а сталинский период был серьезным пиком. При этом сегодня вскрылись реальные масштабы западной помощи как в период индустриализации, так и в период войны. Индустриализация оплачивалась СССР, а в ленд-лизе надо было платить только за уцелевшую технику, за уничтоженную врагом плата не взималась.
Фигуры типа Сталина выгодны для конструирования патриотизма, поскольку позволяют создавать простые маркеры «за» или «против», хотя за самой этой фигурой спрятаны более серьезные процессы. Признав ее, человек задним числом пересматривает свое отношение к негативным процессам, считая их неизбежными для достижения нужных результатов.
Как справедливо критикует пропаганду Навального М. Светов: «Политика работает с двумя базовыми человеческими эмоциями: любовь и ненависть. И обращаться к ним нужно в равной степени. Навальный сейчас не делает ни того, ни другого. Он недостаточно работает с ненавистью и вообще не работает с любовью, не работает с мечтой. Он придумал мем „прекрасная Россия будущего“, но совершенно не объясняет, что это такое. То же самое — он снимает фильмы про зарвавшихся чиновников, но не говорит, почему это плохо. То есть говорит: „плохо, воруют!“, но не говорит, что это значит на личном уровне. Я пытаюсь это делать. Создавать образ врага — номенклатуры. И обращаться к ненависти — то есть объяснять, почему номенклатура — это плохо. Это плохо, потому что у вас [при них] нет будущего. Все, о чем вы мечтаете, в вашей жизни не произойдет. Если вы хотите купить себе в Москве квартиру, ипотека у вас будет 40 лет. Так не должно быть, такого в мире никогда не было, чтобы у людей настолько не было перспектив. А у вас их нет, потому что номенклатура вас обворовала. Она делает все, чтобы сохранять власть в своих руках. А все ваши издержки превращает в привилегии, которые забирает себе. Это образ врага, это ненависть. А любовь — это все то, о чем вы мечтаете, что снится вам по ночам, все то, чего вы для себя хотите, все то, чего у вас не будет, если вы этого врага не поборете»
[852].
Любовь или ненависть хорошо применимы к фигуре Сталина, причем чем старше опрашиваемое поколение, тем, естественно, любви будет больше, хотя именно они были свидетелями жестокости режима. Естественным объяснением тут может быть феномен стокгольмского синдрома, поскольку в рамках его от «любви» к террористу зависит все выживание под его «крышей».
В модели государства как советского, так и постсоветского есть одно существенное правило: чем больше ты любишь государство, тем тебе спокойнее живется. И речь уже даже не идет о пути за решетку. Наказание диссидентов в последние десятилетия СССР не было столь большим, как это представляется сегодня. А. Савин, например, приводит такие данные: «в 1956–1965 годах по политическим статьям ежегодно осуждалось в среднем 575 человек, а в 1966–1981 годах — 123 человека.
Эти цифры из книги „Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе“. В мае 1977 года заместитель председателя КГБ В.М. Чебриков, выступая перед главами органов госбезопасности социалистических стран, поделился с коллегами следующей информацией: по состоянию на 10 мая 1977 года в исправительно-трудовых учреждениях СССР содержалось 122 человека, осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду. Конечно, часть политических заключенных осуждали по уголовным статьям или отправляли на принудительное лечение в психбольницы, но даже с учетом этого деятельность советского карательного аппарата существенно смягчилась»
[853].
То есть речь идет не о карательном выживании, а просто о жизни. Существенным является и то, что у людей конкретных поколений лучшие годы жизни пришлись на это время. Они жили в сталинское (или брежневское время) и их любовь, молодость, дети, первые успехи были именно тогда.
