А тут еще и Барон куда-то запропастился. Если и он, до кучи, в какой блудняк угодил, пиши – караул… Хрящ опрокидывал в себя за стаканом стакан, рассеянно прислушиваясь к разгульному гомону, и размышлял: может, при таких раскладах и ему на время покинуть город Ленина? Но на какие тити-мити жить? На столовское трехразовое, конечно, хватит. Но хочется-то – кабацкого.
В какой-то момент из клубов табачного дыма материализовался Вавила, плюхнулся рядом и, обдавая кисло-чесночным дыханием, зашептал:
– Хрящ, потолковать бы?
– Об чём?
– Хорошая маза есть. Козырно обставить можно.
– Кто ж об деле на хмельную голову толкует? Выбрал место.
– Так тебя в другое время не застать. Ты ж лёжки меняешь как пес шелудивый: там пометил, сям пометил, откусил – отбежал.
– А ты никак собачить меня вздумал?
– Да ты что?! Это я так, типа образно выразился. Может, выйдем на балкончик? Потолкуем?
– Экий ты мгновенный.
Борясь с подступившей тошнотой, Хрящ натужно сглотнул. Прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям: вроде отпустило.
– Ладно, шут с тобой. Пошли.
Хрящ поднялся и неуверенным шагом двинулся из комнаты. Следом, с видом профессионального заговорщика, засеменил Вавила.
– Вы куда, мальчики?
– Куда-куда? На кудыку с балкона харкать. Раскудахталась, курва!
– Мы сейчас вернемся, Валюша. Айн момент…
На самом деле, идея выйти на воздух оказалась не такой и плохой. Исключительно приятственно было сейчас Хрящу стоять, обдуваемым холодным ветерком. И вдыхать кислород, вентилируя больные, до конца от пневмонии не вылеченные легкие.
– Только уговор! Базар сугубо промеж нас, – предупредил Вавила, плотно прикрывая балконную дверь. – Если тема не канает, разбежались – и молчок.
– Было б сказано, а забыть всегда успеем. Ты не канитель, озвучивай.
– Ты, часом, не в курсе: Барон здесь, в Питере? Или, может, отскочил куда?
– Стесняюсь спросить: а в чем причина подобного любопытства?
– Я к тому, что он нам в этой теме край как сгодился бы. Потому – мужик головастый, по всему видать.
– Мужики лес пиляют. А Барон – в честняках ходит.
– Ну да, ну да… Короче, есть вариант влегкую поставить хату заведующего оптовой базы сантехники и фаянсовых изделий.
– Кхе… Вот с таких же, в легкую, козырей пару недель назад Макар заходил. А теперь вещички конфискованы, Зойка в допре, а сам Макар в бегах. Так что в гробу я видал такую козырную раздачу. – Хрящ недобро набряк, обнажив гнилые клыки. – Интересно, и как это мусора пронюхали, что товар на сохранение Зойка взяла?
– Может, соседи углядели да стуканули?
– За соседей не скажу, но без стука, похоже, не обошлось. Э-эх, узнать бы, чьих будет крыса – самолично кадык бы вырвал.
– Это правильно, – поддакнул Вавила, внутренне холодея.
Потому как существовать без кадыка, согласитесь, неуютно.
– Значит, говоришь, директор сантехнический? Ну, толчок, допустим, мы вдвоем вынесем. Но ванную – всяко не сдюжим.
– Заведующий этот старинный хлам собирает. У него дома – натурально малый зал Эрмитажа. Я почему за Барона и вспомнил: говорят, он в антикварных вещицах понимание имеет. В отличие от нас, убогих и сирых.
– Это кто ж такое базланит?
– Слыхал от кого-то, – равнодушно отозвался Вавила. – Теперь уж и не припомню.
– Ну-ну, жарь дальше.
– Заведующий, с бабой своей и с домработницей – живут же люди! – в отпуск отъехал. На дачу, в Разлив. По ленинским, короче, местам. А хата пустая стоит.
– И что, прям не приглядывает никто?
– В том-то и дело! Правда, каждое утро из Разлива эта самая домработница наезжает. Но в квартире кантуется не больше часа. А потом – обратно тихо, как в склепе.
– А на фига мотается?
– Зав с завихой девку электричкой гоняют. Чтоб цветы поливала, кошака кормила и дерьмо евонное выносила. А потом она обратно возвращается. Хозяев супом и вторыми блюдáми кормить.
– Ишь ты! Чтоб я так жил.
– Я ж говорю – та еще семейка. Разжирели, на импортных унитазах сидючи. И куда только бэхээсэс смотрит?
– А что ж они скотинку с собой не прихватили? – пропуская мимо ушей как бы юмор, задумался вслух Хрящ.
– Да кошак у них кастрированный, домашний. На свежем воздухе шугается.
– Интересное кино… И откуда у тебя, друг ситный, такие пикантные подробности? Самолично под хвост заглядывал?
– Никуда я не заглядывал. Просто недавно со шмарой одной любовь-морковь завертел.
– Главное, чтоб не навертел. И чего шмара?
– Домработница – подруга ейная. Мы ее на днях на Финляндском банý встретили. Слово за слово… Она моей на жизнь жалится, а я стою рядышком, покуриваю да на ус наматываю. Повезло, короче.
– Да уж.
– Только тут такое дело: если всерьез браться, времени на раскачку нет. Хозяева обратно в город двадцать шестого возвращаются.
После этих слов Вавила вопросительно уставился на собеседника. Хрящ же молчал, силясь вспомнить нечто важное, о чем неделю назад, на пьянке в Орехово, Барон втолковывал ему за Вавилу. Но – не получалось. И то сказать: пьяный был, в дымину. Кто тогда мог предположить, что вскоре жизня такие коленца начнет выкидывать?
– Так чего? Возьметесь с Бароном? Выгорит – мне за наколочку на бедность сколь-нибудь да подкинете.
– А сам пойти, стало быть, опасаешься?
Вавила, потупившись, отвел взгляд.
– Понятно: и хотела кура воли, да мороза боится, – считал Хрящ. – Ладно. Завтра отсыпаемся-похмеляемся, а в понедельник с утреца сгоняем. Поглядим, что там за Эрмитаж и за домработница с языком без костей.
* * *
Под обрывом монотонно бубнила речная вода. От Вуоксы поднималась вечерняя сырость и здесь, наверху, смешивалась с воздухом, пахнущим смородинным листом и сосновой смолой. Так что на выходе складывался аромат из разряда «Я вас умоляю!» – аж голова кругом. А тут еще со стороны финской границы очень кстати нарисовался ветерок и разогнал комарье, довершив почти идиллическую картину.
Двое старых друзей снова сидели за столом в саду. Курили, наслаждаясь разлитым вокруг покоем и фиксируя в памяти как сам факт, так и мельчайшие детали их мужской встречи. Ради которой обоим пришлось пройти очень непростой, длиною в два десятка лет, путь…
– Твои-то когда обратно возвращаются? – нарушил затянувшееся молчание Кудрявцев.
– В начале следующей недели. Всем кагалом. Целый год ждал, когда внуки с их матерью и с моей старухой на моря укатят. Чтоб малость одному, в тишине да спокойствии побыть. А теперь жду не дождусь, когда обратно вернутся. И покой уже не в радость.
